Чувство-2011
Честно сказать, это самый большой про*б прошлого года. Помнишь это чувство-2011? Таисия получила десять лет. Динзе не смог отмазать Рината Султанова и он поехал на два года на красноярскую зону. Оппозиция самозабвенно просирала протест. И тут Грязев снял свой «фильм».
Я не знал, что такое бывает. Причем узнал неожиданно и не был к этому готов. Всегда готовишься к худшему, этого требует акционизм. Но мне трудно поверить, что чувак выходит в открытый космос, висит там, привязанный на пуповине, – а бредит «котиками для фэйсбука», зажмурясь, как законопослушное чмо, чтобы не обосраться от вида цветного шара в ногах. Что за тошнотворная, трезвая, добровольная капитуляция!
Я не хотел об этом даже говорить. Реально считаю, не стоит разговора. Ведь мы все въ***вали на фильм. Была конкретная задача – сделать активистское кино. Любое другое делать было бессмысленно.
Роль Гнома (кличка Грязева), как наиболее технически подготовленного и оснащенного, заключалась в руководстве съемочной группой на Чудо-акции. Это радикальная задумка. Гном вскоре стал ее сторониться. Избегал репетиций. Реагировал испуганно и вяло: «Впереди президентские выборы… Зрители этого не поймут…» В итоге сосредоточился на Каспере, на съемках младенца. Просился снимать рождение Мамы. Наконец, стало понятно, что у него другие интересы.
Была сделана треть, первые сорок минут, включая курицу в п**де, машинки, тюрьму и международный розыск. Шли съемки второй части – рождение Мамы. Каспер орет: «Трансформируйся!» За Мамой – грядет Чудо-акция, которую готовили, уже теряя связи с миром и сходя с ума. И вдруг летом Гном исчезает с архивом, и больше мы его не видим. А потом пресса объявляет, что фильм о Войне заявлен на Берлинале.
Берлинале
Думаю, ему сообщили, что там готовы взять документалку о Войне, и Гном боялся пролететь, поскольку на тот момент еще две картины про нас были в производстве.
Он шантажировал нас нашими акциями и архивом группы. Гном написал нам, что если мы не подпишем ему бумажки с согласием показывать акции Войны в его фильме, то он передаст все съемки в Следственный комитет. А также поделится с прессой задумками будущих акций, о которых ему известно. Это значит, что об исполнении ряда акций можно будет забыть.
Леня был на задании в Москве и прислал письмо:
Гном имел материал, с которым можно было стрелять. Вместо этого он мне сказал, что будет делать «есенинщину» – эмоциональное кино, только раскрутит его за счет Войны». Разумеется, он сказал это лишь тогда, когда все уже было обтяпано и отборщики проглотили это как фильм о группе. Я не понимаю такое решение. Ему дали тяжелую артиллерию – а он снял мелодраму на этом материале. Взял шаблон и вставил туда уникальный материал Войны. У него совсем нет творческих амбиций? Просто этого не понимаю.
Кино показывает: вот ребята вышли из тюрьмы. И обсуждают: у нас есть выбор – хуячить или не хуячить. Решают хуячить. И что же они делают? Рисуют на мосте. Это серьезная фактическая неправда. Группа радикализируется, и Автозак – это цветочки по сравнению спланами группы. Больше всего расстроила сцена со стариком, которому мы вызвали неотложку. Это уже нашизм какой-то.
Это не о группе Война, это же очевидно. Это вообще не кино. Тут нечего обсуждать. Зассал. Убежал. Отказался от коллективной работы. У чувака не получилось. Грязев прошел отбор Берлинале, но не прошел отбор группы Война.
Его допустили снимать все, он не снял ничего. В итоге – хроника трусости режиссера. «Фильм, который про*бал Гном». Прикол лишь в том, что Грязев напрягается и делает вид, что все за*бись. Он везде кричит, что это кино «об акциях скандальной группы Война» в надежде, что неразборчивая пресса понесет это как знамя.
Под маркой Войны продается что угодно. Что ни подай – все тащат в рот. Грязев это прочухал. В фильме же непонятно, зачем ему были мы. Его творческая ниша – видеть в экзотических – экзотических для него – ситуациях те же человеческие моменты, что и в своей жизни бывшего спортсмена, обитателя московской многоэтажки. Его потолок – это драмы о людях. Гном мог бы снять фильм про Евсюкова, какой он был тоже человек, несмотря на супермаркет «Остров», и какая у него была все же личная жизнь, приведшая его не куда-нибудь, а именно в тот мушник, той ночью, с тем стволом. Он понял, что можно выехать, если снять все то же самое, что про шахтеров, только найти медийных героев в доступе, без претензий, без вы*бонов, без копирайта и т.п. Тогда такие важные для Гнома люди, как фестивальные отборщики, обратят на Гнома особое внимание.
То же самое он снял бы с любыми людьми, в любой семье. Значит – нужны мы ему были для продвижения. Гном – наивный сельский карьерист.
17 февраля, в разгар фестиваля, выяснилось, что Гном представил в дирекцию Берлинале и в немецкий суд подложные соглашения с группой Война на съемку и демонстрацию фильма, на которых вдобавок грубо подделал наши подписи. Коза говорит: «Гном поставил себя превыше целей группы, в которую был допущен. Он мог бы стать ее полноправным активистом. Ему были предоставлены все привилегии активиста Войны. Он выбрал предательство и фестивальную дрочку».
Страх
Проблема Грязева – если так вообще стоит формулировать – в страхе, знакомом всем. Он испугался делать фильм. Приехал, двери открываются, – и он не рискнул ступить на поверхность. Ну это все равно как если бы «Сапсан» на Питер за то же время довез бы его на Марс, а он, как режиссер, был бы этому не рад. То есть пока мы жили в приличных условиях в хорошей квартире, с любезного согласия хозяев, – все было кинематографично. А как только началась Война и линия фронта, документалист заинтересовался: «У вас когда мосты разводятся? Как добраться до Московского вокзала?»
От страха – название. Это трусливое «Завтра». Гном же бывший фашик, скинхед. Фильм хотел назвать соответственно, полностью – «Завтра принадлежит мне». Но международные отборщики не велели. Под таким названием они ничего не возьмут. Тем более – в Берлин. Отборщики сказали, Гном мгновенно сокращает до безликого «завтра». Я как-то написал ему письмо с такой темой: «Завтра принадлежит мне». Он, по незнанию, интуитивно ухватился за фразу. Мне понравилась его неграмотность, захотелось такого деревенского авангардизма…
То, что в итоге мы имеем, – результат группового няньчанья с существом, у которого изо рта вылетают такие, например, фразы как «художественная рамка», «психологизм». Эти фразы вуалируют один факт: Грязеву страшно, Грязев трус. То есть ему надо было застать Оттепель, носить бороду, имитировать духовный поиск. А он суется в политику и высшие сферы. Нах*я так жить?
Метод?
Неправда, что метод Грязева – вживаться в жизнь своих героев. Гном снимает игровое кино, подделанное под документальное. Соревноваться в игровом авторском кино сложно. А документалки часто внешне незрелищны, тут можно проскочить с аляповатой поделкой, где дефицит художественных средств и бессилие перед материалом маскируются якобы честной документальностью.
Путь Гнома – приблизиться к границе ах*я с п**децом, но главное – не переступать и успеть свалить до закрытия метро. Это такая вульгарно понятая автономия искусства. Когда он снимал московских рабочих в бытовке, то ездил ночевать домой в квартиру, – я вижу это.
Манера, которой обучили Гнома, – ходить с камерой за людьми – ничего не дает. В принципе ничего не может дать. Ходи не ходи.
Это задачи другого, не фестивального уровня. У нас было недопонимание в мушнике. Я говорю: «Я кладу товар в сумку. В случае палева – я быстро отхожу с товаром. Если Козу с Каспером пытаются принять, ты откладываешь камеру и начинаешь отбивать их, пока я не спрячу товар и не вернусь. Цель – избежать задержания и мусаров». В ответ: «У меня же камера. Я снимаю. Я буду снимать». Быть над схваткой – а по сути – в стороне – это очень поверхностный, журналистский ход. От страха совершить ошибку. Страха въ**аться. Хотя въ**аться – в этом и смысл кино.
Грязев недаром раньше всерьез занимался балетом на льду. Он так и остался выбракованным фигуристом, который машет рукавами, изображая полет журавля. Он незатейлив и вертится перед таким же незатейливым зрителем, у которого ничего нет, как и у него самого – только коньки марки «прощай молодость».
Меня удручило, что Грязев никак не вырос на этом фильме. Потенциал был огромный. А он не смог вылупиться и от себя отделиться. Не смог стать активистом.
Кинокритик Костя Шавловский написал нам:
Увы. Эти полтора часа монтажа действительно ни о чем.
А у человека, между тем, был Фильм, который он просто про**ал по собственной глупости (и/или страху): кино про то, как режиссер хочет снять фильм про активистов, но понимает, что для того, чтобы это сделать – нужно стать самому активистом, и как его камера наблюдения превращается в камеру прямого действия. Это был бы реально мега-фильм про современное искусство и объяснял бы отчасти тактику группы (такая реминисценция из «Мертвеца», про нового Уильяма Блейка и про стихи, которые теперь пишутся кольтом, а не пером).
А наш режиссер снимает котиков для фейсбука и берлинского кинофестиваля. Смысл фильма – «художники как дети и еще они тоже люди». Бл*.
С киноведческой точки, если кратко, то все именно так. У активистов вопросов, конечно, больше. Но, думаю, каждый, кто знаком с Войной, скажет это. Все, кто связан с группой, с недоумением или с презрением восприняли фильм.
Короче, нельзя послаблять булки. Не предавайся сну. Даже спокойно уйти в международный розыск художники себе позволить не могут. Такова реальность.
Записала Елена Костылева
Опубликовано с разрешением. Оригинал: http://www.russ.ru/pole/Eto-truslivoe-Zavtra