Из Самарского областного кардиологического диспансера (СОКД) увольняются врачи. Об этом уже вторую неделю пишут, говорят и показывают сюжеты в различных СМИ. Причины таких кардинальных мер — проблемы со средним медперсоналом. Хотя руководство центра так не считает. Некоторые полагают, что подобные поступки врачи совершают, преследуя какие-то корыстные интересы. Чтобы понять, чего ради профессионалы сознательно ставят большой красный крест на своей карьере, мы встретились с врачом анестезиологом-реаниматологом Петром Тощевым и его коллегой Андреем Гурьевым и обсудили сложившуюся ситуацию.
На данный момент в детском отделенииреанимациии интенсивной терапии (ДОРИТ) работают 8 постоянных врачей, и два заместителя из другого стационара, которые берут 4 дежурства в месяц, 13 медсестер и 6 заместителей главного врача. Заявления об увольнении подали трое врачей- врач-интенсивист, ведущий анестезиолог и врач, перфузиолог,обеспечивающий работу искусственного сердца. В отделении работают 13 медсестер и шесть заместителей главного врача.
Реанимация – это командная работа, где врачи как единый организм трудятся над спасением жизни, и если хоть один орган из этого тела вырезать или если он будет неисправен, последствия для оперируемого ребенка могут быть критическими.
Во время проведения операции в операционной присутствует анестезиолог, он отвечает за безопасность ребенка и проведение наркоза, и реагирует на все нештатные, непрогнозируемые ситуации — падение давления, нарушение вентиляции. Он отвечает за жизнь, пока хирурги оперируют. Им надо исправить что-то в сердце, а ему надо любыми способами сохранить жизнь. Другой врач занимается «искусственным сердцем». Ребенка отключают, вместо его сердца ставят искусственное, а кровь гонят к телу с помощью аппаратаискусственного кровообращения. Это сложная операция, требующая навыков, знаний и опыта – нестандартный наркоз, умение разбираться в устройстве порока сердца (патофизиология), зачастую ненормированный рабочий день. В самарском кардиоцентре одна из лучших реанимационных бригад, но этого не достаточно.
Представьте себе, что в команде, которая проводит операцию, есть неопытная медсестра или уставший хирург. Представьте себе, что испытывают при этом родители, доверяющие ребенка такой команде.
Из отделения ДОРИТ увольняются врачи, уходят медсестры, организм разваливается и не справляется со своими функциями. Но причина не в бунте отдельно взятых органов, а в голове, мозге, ведь именно он посылает импульсы, как финансовые, так и организационные. Врачи не должны заниматься кадровыми вопросами, они должны спасать жизни.
Некоторые обвиняют этих людей в том, что они делают это из корыстных целей, что они хотят денег, что они не думают о детях. Врачей осаждают обеспокоенные родители, взывают к совести, к человечности, к «не навреди».
А теперь посмотрим на эту ситуацию глазами врачей.
Условия работы в кардиоцентре
Все врачи обычно работают больше, чем предусмотрено ставкой (пятидневная неделя, 8часовой рабочий день). Петр Тощев, работая на 1,75 ставки, дежурит каждый день, плюс два ночных дежурства в неделю. Его коллега Андрей Гурьев- на 1,5 ставки. При этом из отделения регулярно уходят медсестры, одна из причин – низкая зарплата.
В составе детской кардиохирургии два отделения. В кардиохирургическое поступают мамы с детьми, где врачи-диагносты проводят обследование – выявляют степень безопасности наркоза для ребенка, подтверждают диагноз. Потом дети поступают в операционную и реанимацию, где работают Андрей и Петр, — это второе отделение, кардиохирургическое, и детская реанимация.
«Когда состояние ребенка тяжелое, взять его сразу в операционную — значит, сильно повысить риски летального исхода, поэтому он поступает в реанимацию, сразу с колес из другого стационара или из дома. Мы, как можем, стараемся делегировать его состояние и отдать в операционную в лучшем виде, чтобы повысить его шансы на жизнь. Такая у нас работа».
Петр Тощев рассказывает о специфике работы своего отделения. Мы говорим уже не первый час, его чашка с капучино стоит на столе нетронутая, пена медленно оседает. Голос у Петра Хриплый, он уже устал повторять одно и то же разным журналистам, до нашей встречи у него было два интервью, и он уже отказывается от новых, соглашаясь общаться только с теми журналистами, которые сами выходят на контакт.
Кардинальные меры
В отделении нечеловеческие условия работы. Большая загруженность, текучка, и это продолжается уже три года. Зарплата медсестер настолько низкая, что они не выдерживают и уходят из отделения. Петр и Андрей сделали попытку написать заявление на одну ставку, и освободили 6 врачей, то есть более трех ставок. Но ситуация не изменилась. Следующим шагом было увольнение.
Через 4 дня у них состоялся разговор с одним из заместителей главного врача по организационным вопросам Игорем Русовым. Беседа шла полтора часа и не привела ни к каким результатам. Администрация центра придерживается политики – проблема ярко горит, но быстро сгорает. Ведь все топовые новости когда-нибудь затухают, а пока надо просто потерпеть, два-три месяца повоевать, и никто не вспомнит о бесполезном героизме врачей кардиоцентра. К тому же работу этих врачей могут взять на себя другие. Так было всегда. Но всегда было молча. Врачи, по натуре одиночки, привыкли решать свои проблемы самостоятельно и никогда сообща. Здесь все по-другому. И чтобы потушить этот информационный пожар, придется приложить гораздо больше усилий, чем показной брифинг и профилактические беседы с персоналом.
— А дальше что? – спрашиваю Андрея Гурьева.
Андрей: Не знаю. Отработаем, и в первую очередь неделю-спать.
А потом все остальное. Мы шли на это сознательно со своими личными целями. Мы думаем, что мы правы. Другая сторона не хочет слушать нас или осознавать свои ошибки. Писать куда-нибудь… это будет очередная отписка. В нашей области медицины надо работать на высоком профессиональном уровне и думать только о работе. Ни о чем другом. Сейчас мы начинаем думать о другом — как работает эта неопытная сестра, смотреть за ней. Это очень мешает. Мы и так перегружены,по полтора суток на работе торчим. Ночь дома переночевал, и к станку. Это бешеный ритм, и он продолжается уже на протяжении трех лет. Это тяжело для нас и наших семей. И что-либо поменять не удается. Потому что мы не можем решить кадровые вопросы с профессионально подготовленным средним медперсоналом. И врачебные проблемы у нас тоже есть, потому что работать постоянно на две ставки — это очень тяжело, и нужно хотя бы еще двух врачей.
— А есть врачи?
Петр: Как нас уверил чиновник из Минздрава, они еще нарожают. Это чиновники у нас уникальные, а врачи никогда хорошо не жили, поэтому нечего и начинать.
— Студенты поступают к вам на практику?
Петр: Нет. К нам не приходят. За последние 3 года пришло два врача. Ушло больше. Пришел врач, отвечающий за работу искусственного сердца, один человек из интернатуры, другой со «скорой помощи» и им требуется обучение. Несмотря на относительно большую для нашей области зарплату, врачи к нам не идут. К нам приходят недалекие девочки-ординаторы, они обучаются таким образом: 6 часов из 8 беседуют со своими кавалерами. Прозвучало обещание, что они нагонят врачей, но это только чтобы успокоить.
Для решения ситуации есть разные варианты. Самые банальные – привлечь какого-нибудь доктора, который сейчас работает медбратом, или реаниматологов, которые занимаются взрослыми. Но это две разные специальности. К тому же врачи все равно не горят желанием идти на работу в кардиоцентр.
О деньгах
В самом начале нашей беседы Петр сразу оговорился, что дело не в них. Но это одна из причин, по которым медсестры уходят в другие больницы с более спокойным графиком и зарплатой побольше.
Самые «тяжелые» дети, которые поступают в кардиоцентр, — это новорожденные, которые уже в первые часы требуют коррекции, иначе умрут. Стоимость операций варьируется от 220 до 360 тысяч. Операция на детском сердце — один из самых дорогих видов медицинской помощи. Медсестра, работая на 1,5 ставки, получает от 6 до 12 тысяч. Соотнесем 360 тысяч и 12. Конечно, нужно учитывать, что расходные материалы импортные и стоят дорого. Труд у нас, по традиции, ценится меньше, чем расходники.
Петр: В течение зимы и весны пересчитывалась стоимость операций.
В прошлом году мы прооперировали около 30 детей из западного Казахстана и еще несколько из Алма-Аты. Они ехали к нам, во-первых, потому что ближе, всего шесть часов, во-вторых, это гораздо дешевле, чем в Томске. Существует договор между Казахстаном и Самарской областью, что они выделяют суммы на лечение детей. У нас были демпинговые цены, и нам обещали в связи с этим пересчитать зарплаты. Но этого не произошло, что видно по количеству сестер, которые остались в отделениях. Врачей, как обучающий резерв, костяк отделения, естественно, материально мотивируют лучше. Зарплаты врачей в среднем 20-40 тысяч.Еще одна претензия — я не знаю, сколько мне заплатят. Там действительно складываются базовые ставки, начисления на категорию, на стаж, на ночные и так далее. И есть еще стимулирующие выплаты, они могут быть и 10%,и 500% от оклада. Распределение этих сумм целиком в ведении главного врача. То есть то, как складывается базовая ставка, категория, стаж. Так выплаты производятся всем – есть положение об оплате труда медицинских работников Самарской области, наш договор трудовой целиком его дублирует. К слову, на брифинге было озвучено, что средний уровень зарплат врача по стационару – 40 тысяч, но это на 1,75 ставки. На самом деле это столько, сколько в прыжке получаю я как один из высокооплачиваемых сотрудников. Другие сотрудники с удивлением про это узнали. Чиновники уклонились от сути. Этот уровень зарплат выше, чем в среднем по Самаре, но так и должно быть, и врачи, которые не идут почему-то к нам, остаются на своих 27. Сестры тоже были крайне удивлены, что была озвучена цифра 19 тысяч.
Главное – не бояться
Мы все чего-то боимся. Кто-то высоты, кто-то темноты, но это иррациональные страхи. Есть куда более понятные – например, страх потерять работу. Когда в «Комсомолке» вышла публикация с фото расчета одной из медсестер, где была указана ее заработная плата (ни фамилия, ни имя не назывались), заместитель главного врача задержался на работе и провел так называемое независимое расследование, в ходе которого выяснил, кто эта медсестра, и вызвал ее в кабинет пообщаться. Сестра покинула кабинет пунцовая и напуганная, но ее не уволили. Потому что увольнения сотрудников в такой ситуации невозможны. Потому что боятся не только медсестры и врачи. Страх сидит сейчас и в замах, и в главных врачах, и в других чиновниках. Но они боятся другого.
Но и уставших от тяжелой работы медиков, и тех, кто над ними, объединяет одно – страх неизвестности. Другое дело, что чиновник всегда найдет способ выкрутиться, его этому учат, а врач может надеяться только на поддержку близких, коллег и родителей тех самых детей с пороком сердца.
— Не боитесь, что не устроитесь никуда больше на работу?
Петр: У меня была иллюзия, что достаточно будет того, что мы напишем заявления, и это подвигнет ответственных лиц пойти на диалог. Но потом я понял, что мне придется уволиться. В дальнейшем я начал отдавать себе отчет в том, что я пожизненно в черном списке самарской медицины. Я не устроюсь ни в одно учреждение, которое находится под контролем Минздрава. Отбивается не только кардиоцентр, отбиваются всем миром.
Нужно принять меры
-Какие конкретные шаги можно предпринять, если руководство больницы вдруг пойдет на диалог?
Петр: Дать денег прямо сейчас, в том числе тем 10-ти ушедшим медсестрам — расплатиться с теми, кто работает, с теми, кто ушел в течение лета. Без условий. Может быть, они и захотят вернуться. И дальше начать разговаривать с нами, чтобы мы понимали, за что мы получаем эти деньги.
Разобраться с недостатками в планировании. Нам говорят – вы не выполнили план. Но мы его хронически не выполняем, это опять недостатки планирования. Только при выполнении плана все сотрудники получают достойное вознаграждение, но почему за это должна расплачиваться медсестра Нюра, Ксюша или врач?
Создать общественный координационный совет. Я бы предложил сделать фонд, который смог бы контролировать в том числе и кадровую ситуацию. Этим могли бы заниматься родители. Не слать письма президенту, Астахову и прочим добрым царям, которые спускают все это с резолюцией – разобраться, а общаться с каждым. Тогда я думаю, что это будет полной победой.
Андрей: Почему родители-то должны этим заниматься? Администрация должна этим заниматься.
Петр: Родители должны заниматься общественным контролем так, чтобы не доводить ситуацию до критической.
У общественной организации есть право на запрос чиновникам, например. Я предполагаю, что они могут требовать, используя какие-то инструменты, те же СМИ.
Родители ребенка могут требовать полной информации, участия в принятии решения, настаивать на проведении консилиума, выбирать врача там, где это возможно, но не в нашей кадровой ситуации. Но он не может влиять на организацию помощи. Если бы сейчас не было кардиореанимации, все участие было бы в том, что надо выбить квоту, куда-то поехать. В том, что качество организации может ухудшиться, есть риски для детей.
Обратитесь к родителям, которые сталкивались с неадекватной, некомпетентной помощью, когда было на что пожаловаться. Это последствия именно такой кадровой политики, точнее ее полного отсутствия.
— Молодым врачам, что делать в такой ситуации?
Андрей: я считаю, что работать там, где они хотят, потому что из-под палки работать невозможно. Любите свою профессию, будьте людьми, относитесь к людям по-людски и будьте профессионалами. Но это не только к медикам относится. Когда каждый будет делать свое дело, тогда будет дело. И чиновники – тоже профессия. Их дело — помогать людям.
На данный момент отделению реанимации выделено около 700 тысяч рублей на два отделения. При этом беседы, в которых сотрудников уговаривают не уходить, продолжаются. На брифинге главный врач пообещал, что сам будет жить в отделении, чтобы закрыть дыры в графике, и пообещал разобраться. За борьбой Андрея Гурьева и Петра Тощева наблюдают медики по всей стране и не только, им пишут из Тольятти, Подмосковья, Сургута, с Украины, из Финляндии и Торуса (Бразилия). Они призывают своих коллег не бояться говорить. Родителям предлагают взять дело в свои руки и создавать общественные организации. На брифинге прозвучала фраза, что медики всегда так жили, но это не значит, что они должны продолжать так жить.
Напоследок, Петр процитировал по памяти одну из работ Конрада Лоуренца, лауреата нобелевской премии по биологии и одного из создателей этологии — науки о поведении. Ученый описал проявление агрессии, как важнейшего инстинкта, унаследованного нами, на примере рыб. Она, агрессия, отсутствует в сообществах, где двое – неузнаваемы. Косяк сельди является косяком сельди и отдельные селёдки неразличимы, в первую очередь – друг для друга. Хищник бросается в стаю «на кого бог пошлёт», остальные – смываются. Это механизм спасения от хищников: часть съедят прямо там, часть – выловят. Иные – уцелеют. Другое дело — ярко раскрашенные рыбки, обитающие на коралловых рифах. У них есть территория, есть «дом», есть любимая подруга. И они дерутся за это. Агрессия, это так называемое зло, есть обратная сторона дружбы, любви, отношений. Это то, чем мы и коралловые рыбки пользуемся для того, чтобы защитить то, что нам дорого, когда нам есть, что терять, когда есть что-то, что мы любим. Можно скрыться от хищного зверя в океане. Можно постоять за своё.