Поэт и власть — вечная тема стала вдруг актуальной с избранием мэра Екатеринбурга. Какой поэт Евгений Ройзман — сами увидите, но могут ли стихи предсказать, справится ли человек с властью, или власть справится с ним? Однако три поэтических сборника обнадеживают: их лирический герой, с бесстрашием и упрямством живущий в такт с жизнью, бессовестной действительности не сдается. Поэты-романтики — самые стойкие в противостоянии ей. А ведь став мэром, Ройзман не перестал быть поэтом, и значит, — не утратил дар творить жизнь. И если он в ней снова начнет писать стихи, то тема «Поэт и власть» зазвучит по-новому.
***
Я хотел бы жить. И не только.
В другой стране,
А не в той, которой сегодня
(вот так) живу я,
Где бы я мог погибнуть не в драке,
но на войне,
Где в понятье «мужчина» не только
наличие…
Там, где чистый рассвет, а потом
тревожный закат,
Там, где в путь провожают
без ругани, слез и плача,
Там, где светятся окна и где
по ночам не спят,
Где конкретный смысл имеет слово
«удача».
И еще я долго могу о том говорить,
А на самом деле пойми: все гораздо
ближе,
Лишь вздохнуть, улыбнуться,
и встать, и дверь отворить,
И шагнуть за порог, все оставить
и жить. И выжить.
А когда я вру, пусть мне не дожить
до весны.
Пусть мне впредь не мечтать
ни о какой победе,
И пускай мне больше не снятся
цветные сны,
И пускай машина моя без меня
уедет.
***
Пойдем работать облаками
И будем где-нибудь висеть.
А не возьмут, так бурлаками
Пойдем работать на Исеть.
Пойдем работать кулаками,
Развалим мы любой колхоз.
Или работать кулаками,
И мы утрем любому нос.
Так что давай, брат, кулаками.
Идет. Ударим по рукам.
А если нет, так батраками
Пойдем работать к кулакам.
***
…Она уйдет. Останови луну.
Подлунный мир белеет под луной.
Луна летит. Она над той
страной.
Бежим, бежим скорее в ту страну.
Далекий путь. Прозрачный лунный
свет.
Луна светла, легка и далека.
И вслед за ней. Другой дороги нет.
И белый путь ведет за облака.
Тревожный шелест. Стаю унесло.
Прибой грохочет. Брызги на лице.
Луна исчезла. Солнце не взошло.
Но это все произошло в конце.
Того пути, что я не одолел.
Куда я шел, о чем я говорил?
И потерялся, и не долетел.
Простите все, кого я повторил…
***
На дворе скворец клевал
и крошил табак,
на тарелочке лежал
грустный пастернак.
Доносился ветра свист,
веточки дрожали,
и упал с березы лист,
его Ференц звали.
А над речкою стоял
невеселый парк,
по дорожке там шагал,
его звали Марк.
А скрипач играл-играл,
спрятавшись на крыше,
и шагал себе, шагал
выше,
выше,
выше.
***
В империи развал. Шумят рабы.
Спартак в ударе. Просветлели лица.
Но чучело вождя в плену томится,
А из провинций все текут гробы.
Окраины бурлят. Им отделиться
Хотелось бы. Кто в лес, кто
по грибы —
Куда угодно. Лишь бы от судьбы.
А Император волен застрелиться.
Сенат прогнил. Лишь выправка
да спесь.
Все скурвились. Пора срывать
погоны.
Из Сирии выводят легионы.
Все правильно. Они нужнее здесь.
Империя, как тот презерватив,
Что пацаны всем скопом надували,
Вот-вот взорвется, матушка.
Едва ли
Империю спасет инфинитив.
Что делать? Сам не знаю.
Но держись.
И утешайся запрещенным
средством.
Поэту не к лицу спасаться
бегством.
Но все же крикнуть хочется:
«Ложись!»
НЕВЫДЕРЖАННЫЙ СОНЕТ
В большой стране мутнотекущих
рек,
Где каждый сострадания достоин,
Надменный раб и ослепленный
воин,
Случайный царь и редкий человек,
В стране, где пирамиды из песка,
Где сумрак вечен и снега не тают,
Где вслух войска по осени считают,
Где входят и выходят войска…
И я там рос… Я задушил обиду.
Приди ко мне, я сам к тебе
не выйду.
Взгляни обратно — близнецы
столетья
…Ступеньки. Руку дай. Не торопи.
Там свет перегорел. Не наступи.
Я здесь вчера рассыпал
Междометья.
***
Итак, все решено. Мы остаемся.
Не едем. И уже не торопись.
Пусть тот, кто хочет, —
катится. Катись
И ты туда. Мы как-нибудь
прорвемся.
А если не прорвемся, то прервемся.
Кому она нужна, такая жизнь,
А не нужна — возьми
и откажись.
А что до нас — мы как-нибудь
прорвемся.
Не торопись и доводы сложи.
Все решено, и мы не побежим.
И не за тем, что вдалеке не слаще.
Кто выжил здесь, тот ко всему
привык.
Но как оставить русский мой
язык.
Боюсь уйти. Они его растащат.
P.S. Редакции «Новой» известно — в кабинете Ройзмана будет висеть портрет Бродского.