Правила эвакуации.

Наш отъезд я называю не эмиграцией, а эвакуацией. Слишком многое стало меняться в российском обществе, в государственной системе, этого нельзя не заметить, с этим невозможно не считаться. Я работаю в журналистике с 1997 года, застал лихие девяностые, затем сытые нулевые, застойные десятые, потому могу сравнивать и вправе делать выводы.

Как бы ни ругали демократический период новой России, тогда свободы были не только декларацией, мы могли заниматься журналистикой, и на это был спрос. Владельцы СМИ – прежде всего бизнесмены, они брали деньги у всех, но в результате картинка получалась более объективной. Высший пилотаж – это когда сделал материал по острой теме, предоставив возможность высказаться всем сторонам конфликта. С оглядкой на мэров, пэров, сэров, но мы стремились к этой планке. Сейчас одна «правда», которая проходит обязательную цензуру в пресс-службах государственных и муниципальных структур. Хотите – верьте, хотите – нет, в девяностые мы не были знакомы с понятием «ТЗ», это называлось яснее – «заказуха». И это считалось неприличным словом.

Я пытался принять новые правила игры, встроиться в вертикаль, убеждал себя, что наша задача – очеловечивать власть. Но очеловечивать бесчеловечное – невозможно. Любые творческие инициативы зарубались на корню. Потом последовали знаменитые декабрьские выборы. Даже журналистов государственных каналов выгоняли с избирательных участков, подсчет голосов был овеян тайной. Наконец цензура дошла до социальных сетей, наших личных страничек. Я понял, что если не скажу стоп, то перестану себя уважать. Есть грань, которую не должен переступать даже рабовладелец. Душа и мысли – мое личное дело. Мой отказ писать в соцсетях по ТЗ восприняли как демарш. Так как к работе не было претензий, мою должность заместителя главного редактора по информационному вещанию телеканала «ГИС» просто упразднили. Даже люди с погонами под свитерами заинтересовались моей судьбой, что стало для меня последним сигналом: «Пора валить». Было противно и душно, хотелось вырваться.

За год до означенных событий в порядке бреда мы с женой заполнили заявку на грин-карту и выиграли. Прошли собеседование в посольстве, получили визы, недолго думая, вылетели в Сан-Франциско. Перелет был тяжелым, жена Светлана – на шестом месяце беременности, сыну Льву четыре года, но все прошло успешно. Обустроились мы в столице Калифорнии – в Сакраменто.

Здесь мы родили дочку – Лию. Уровень медицины и отношение к пациентам – отдельная тема. Просто могу всех заверить, что рожали мы по социальной страховке, роды нам не стоили ни копейки. Слава Богу, дочка быстро наедает щеки, а жена поправляется после кесарева. Опять же нам есть с чем сравнивать. Первого рожали в Москве. Еле спасли сына из-за халатности и нехватки рук в роддоме. Так что в нашей семье уже есть первая американка.

Мы не строили никаких иллюзий. Я сказал себе: «Это шанс прожить совсем другую жизнь в другой стране: хоть рейнджером, хоть бухгалтером». Но журналистское прошлое и здесь пригодилось. Я устроился в русскоязычный образовательный центр специалистом по связям с общественностью, плюс сделал несколько материалов для местных русскоязычных СМИ: ТВ, газета, радио. Даже был забавный случай. После выхода моего первого американского репортажа ко мне подходят ребята в языковой школе и говорят: «Вы тот самый Алексей Боровских? Мы видели ваш репортаж». Очень похоже на то, что происходило иногда в Самаре.

Если сравнивать мои представления о Калифорнии и реальность, то я страшно обманулся. Здесь намного лучше, чем я себе представлял. Мне нравится климат: днем жарко, ночью прохладно. Прекрасное местоположение – до океана два часа езды, до гор – сорок минут. Много русских, потому разрыва с языковой средой я не чувствую. Яркие краски юных широт, чистота и пресловутые американские улыбки. Скажу честно, пусть лучше они мне неискренне улыбаются, чем искренне хамят. Мне нравятся улыбки почему-то.

Кстати, сравнивая картинку за окном с картинкой об Америке по российскому телевидению, я прихожу к выводу, что недооценивал возможности отечественной пропаганды. Местные вспоминают классический пример. Когда начался кризис, приехало российское телевидение снимать очередь… В церкви раздавали бесплатно продукты и вещи. А в репортаже рассказали, что в Штатах катастрофа, есть нечего, в магазинах очереди. Теперь это местная байка. Очень смешно.

Печально видеть многих наших соотечественников, которые не поменяли отношения к жизни. Они были недовольны там, они также недовольны здесь. При этом живут в своих домах, ездят на хороших машинах, получают социальную помощь от государства, но продолжают пребывать в негативе. Никто же не держит. Садись на самолет и вперед в родное Кукуево.

Разрыва с Родиной не чувствую, Скайп и социальные сети творят чудеса. Мы часто на связи с родственниками и друзьями. Узнаем новости оперативно. Ностальгии пока не испытываю, но какие-то признаки уже есть. Я успокаиваю душу стихами. Взял с собой томики поэтов Серебряного века из библиотеки моей мамы. Могу также сказать, что русскую литературу здесь уважают. Многие американцы читали в переводах Достоевского и Толстого. Дети российских эмигрантов узнают о величии своей культуры в американских университетах и колледжах. Преподаватели с упоением рассказывают, заставляют читать. Забавный слышал пример. Профессор- американец показывает на фигурки Чебурашки и крокодила Гены, спрашивает у студентки-эмигрантки: «Что это такое?». Она: «Не знаю». Тогда преподаватель сказал: «Как узнаешь, считай, что сдала экзамен». В общем, в нашем отношении к ним есть много стереотипов, а вот они нас уже неплохо изучили по волнам эмиграции. В одном только Сакраменто около 150 тысяч русскоязычных, уже отличают украинца от русского.

Культурная среда для эмигранта, который говорит на ломанном английском, – микроскопическая. Это подстегивает учить язык, чтобы выйти за пределы славянского гетто в большую Америку. У жены с английским намного лучше, она окончила русско-американский вуз в Москве. Мы стараемся делать постоянные вылазки, обзаводиться друзьями, посещать музеи, выставки, путешествовать по Калифорнии. Здесь есть что посмотреть.

Некоторое время был настоящий творческий зуд, хотелось взять камеру и снимать. Потом появились заказы на производство роликов, репортажей, и я выпустил пар. Но, думаю, пропащая у меня душа – больная творчеством. Наверное, из меня бы получился плохой бухгалтер. За этот год мне нужно определиться, в каком направлении двигаться, какое образование получать, какие высоты покорять. Через год социально незащищенный житель Калифорнии может претендовать на государственную поддержку в колледже и университете. Практически все покрывает штат и федеральное правительство.

Конечно, не хватает друзей и родственников. Но я надеюсь, они обязательно приедут к нам в гости, да и мы не сжигаем мостов. Самара остается родным городом, за судьбой которого я продолжаю следить. Скучаю по Волге, ночной Волге. Хорошо думается, когда ты смотришь в ее черноту, слышишь плеск воды, чувствуешь ее дыхание. Здесь нам ее заменяет Американ-ривер. Речка не больше Кинеля, но в ней водится форель и самородки с золотым песком. Она недалеко протекает, так что мы с семьей частенько там отдыхаем. Не хватает старых самарских улочек, костела, драмтеатра. Но, откровенно говоря, мне не хочется думать о том, что от старой Самары останется через пять лет. У меня был период, несколько лет жил в Москве, а когда вернулся, то не узнал некоторых кварталов: безликие девятиэтажки. Душу города убивают. Мне кажется, что патриотизм – это не фотошопные фоточки постить «Вконтакте», убирая на них провалы на дорогах и грязь, а нечто большее. Хотя, может, я не прав.

О любимых местах в Самаре я бы еще добавил – Дом купчихи Курлиной. Удивительно, но я был среди первых посетителей открытой в этом здании в 1989 году экспозиции о дореволюционной Самаре. Мама прочитала в газете об этом, взяла меня с сестрой и с двоюродным братом в охапку и привезла к открытию. Мы хотели оставить отзыв как первые посетители, но даже «жалобной книги» еще не было. Мне тогда было 10 лет, но я помню свои восторженные впечатления до сих пор. Горжусь этим фактом в своей биографии.