Первый раз я пришла на майдан Незалежности второго марта, в воскресенье. Накануне президент России подал запрос в Совет Федерации о разрешении введения войск на территорию Украины для защиты граждан РФ. Разрешение получил.
Майдан, как и весь город, был в двойном трауре: скорбь по погибшим 18-20 февраля, бойцам Небесной сотни, слилась с новой растерянностью — неужели война? Под пасмурным, низким, как будто обвалившимся небом тысячи людей несли цветы — никогда в жизни не видела столько цветов, их исчислять можно было не тысячами, но тоннами — на улицу Институтскую. Молились, плакали. Лица перевернутые, в глазах немая мука. Еще не выветрился запах смерти, под ногами — мокрая черная копоть. Черная копоть везде. Очень тяжко. Как будто весь мир — на твоих личных плечах.
Двести метров в сторону — изысканный мирный центр, вечерние пробки, американо с молоком и притихшие памятники архитектуры. Гуляй себе, фланируй по улицам Владимирской и Прорезной, Михайловской площади, Владимирскому спуску, только не удивляйся, вдруг наткнувшись на неохраняемую баррикаду из покрышек и мешков. На штабеля брусчатки. На взгляды местных жителей. Нет, копоть все же везде, незримо, но ощутимо.
Флаги на Европейской площади особенно явно это демонстрируют: из синих со звездами и желто-голубых они превратились в почти черные. Это выглядит очень символично.
Покупаю цветы в переходе метро. Рядом мужчина с детьми, просит четыре гвоздички. Продавщица вручает их мальчику и девочке: вот тебе две и тебе. Я беру столько же, мы встречаемся на секунду глазами с отцом семейства. Задаем друг другу один и тот же молчаливый вопрос. Ответ узнать боимся.
Потом я иду по Крещатику, на Институтскую, как и все, кладу цветы, молчу. Все это время стараюсь не смотреть по сторонам, потому что кругом — горе. В людях, в городе, в сером беспросветном небе. Тоска по уже случившемуся и тому, что еще может произойти.
***
В это воскресенье, девятого марта, все по-другому. Те же тысячи людей, цветы, но все по-другому.
Большое народное вече по случаю двухсотлетия со дня рождения Тараса Шевченко. Я перепутала время, начало мероприятия было назначено на два часа дня, а я приехала к полудню. Народу, впрочем, уже много. Пока суд да дело, брожу по Крещатику и окрестностям.
Вот уже вернулись торговцы сувенирами, памятными монетами (изготавливаются на месте), воздушными шариками и дешевым красным золотишком. Они вполне мирно соседствуют с палатками Майдана; тут же полевые кухни для всех желающих, тут же сбор денег на нужды активистов — сигареты и пополнение телефонных балансов, тут же запись в отряды самообороны.
Тут же детская карусель.
— Иди, выбери себе лошадку, какая нравится. Да не эту! Дальше иди! Бери повыше! Красивую! Я же буду фотографировать!
Детей вообще очень много, начиная с грудничков. Вот одному такому несмышленышу, полгода от роду, примеривают каску. Памятный снимок.
Идет женщина, ведет двоих мальчишек лет семи. Невольно подслушиваю:
— Ну, зачем мы туда вообще идем?
— Затем, что нужно знать историю. Это важно. Это про войну, ты же мальчик, тебе должно быть интересно.
— Мам, война — это скучно! Я бы хотел что-нибудь про море. Или даже про океан! Про дельфинов! В океане есть дельфины?
Вмешивается второй:
— Я сейчас пойду воевать! Вот так! — демонстрирует на случайных прохожих. Прохожие отступают под неожиданным натиском.
Приплясывает восторженно. Мама вздыхает.
На Институтской компания подростков делит на всех большой букет белых тюльпанов. Каждый берет по два цветка и отправляется возложить к фотографиям погибших и просто на баррикады. Пока делят, оживленно галдят и толкаются, когда кладут цветы в общий ворох — молчат сосредоточенно, мальчишки с героическими лицами, девочки испуганные.
— А дальше что делать, Юра? — спрашиваю парня в камуфляже, постоянного участника Майдана. Юра моего общества чуть смущается, пристала какая-то. Но отвечает.
— Ну, что делать. Будем стоять пока.
Я тренирую на львовянине Юре свой украинский. Несмотря на отсутствие практики, получается неплохо, он почти не переспрашивает, а сам старается говорить медленно и четко, хотя я об этом и не просила.
— Не страшно тебе?
— Мне лично не страшно. Детей только жалко, у меня племяннику всего восемь недавно исполнилось.
Внимательно оглядываю собеседника. Ему самую чуточку за двадцать, даже с учетом небритости. Ему жалко детей.
Справившись с лицом, продолжаю:
— Думаешь, без войны не обойдется?
— Так она уже идет.
На Майдане резко взрослеют двадцатилетние дети. Зачем-то.
— А если на референдуме проголосуют за присоединение к России?
Энергичная старушка в лыжном комбинезоне экстремально солнечного оттенка вмешивается в беседу:
— Нет, ну, может, я чего-то не понимаю? Как это можно, чтобы кусок страны сам для себя решал? Это всей страной решать надо!
— А я бы Крым и отпустил с богом, — подает голос Юрин соратник, — неправильно, конечно, зато какой пример остальным был бы. У меня интернета здесь нет, мне друзья показывали, что они про нас говорят на камеру. Зло берет, честно!
— Не любишь русских теперь?
— Никогда различия не делал, кто откуда. Но если они за войну, то я против них.
— А если я по-русски заговорю? (говорю по-русски)
— А если я по-английски? (смеется)
Подходит мужчина средних лет, тоже в камуфляже.
— Что тут у вас?
— По Крыму говорим.
— Идите обедать. Не будет никакой войны, барышня, успокойтесь, проходите на свой митинг. Все будет хорошо.
Прохожу. Время к двум. Пора на майдан.
Люди все собираются, стекаются в толпу, в которой, кажется, уже нет места. Но как-то теснятся, впуская новые и новые тысячи киевлян и приезжих. Постоянные обитатели Майдана организовали регулировку движения, чтобы не случилось давки. Маленьких детей родители сажают на плечи.
Много флагов; кроме украинских в толпе, мимо сцены торжественно проносят флаги других стран: Великобритании, Канады, США, стран Балтики, Восточной и Северной Европы, даже Австралии и Бразилии. Люди встречают это шествие, радуясь пусть и символической поддержке мира.
На сцене хор. Обширный, человек больше ста. Исполняют песни на стихи Шевченко. С первых строк «Реве та стогне Днiпр широкий» подхватывает вся площадь. Почти как гимн. Потом аплодируют, кричат «молодцы».
Выходит на сцену министр культуры Евгений Нищук. Декламирует Шевченко, «Заповіт» и «В казематі». Снова подхватывают люди, снова дружные аплодисменты.
Затем — речь украинской писательницы Оксаны Забужко. Она напоминает нам о девятом марта 1914 года, когда в Киеве состоялась массовая протестная демонстрация. Формальной причиной волнений стал правительственный запрет на празднование 100-летия Шевченко и установку памятника.
На нынешнем вече памятник изготавливают прямо в толпе: из огромного куска дерева высечен старец в папахе, усатый и хмурый. Мастер наносит последние штрихи и разрешает попробовать поработать долотом окружающей публике.
Также выступают представители всех религиозных конфессий Украины. Многие читают разные стихи Шевченко, в перерывах между выступлениями поет хор. Строки, когда-то написанные Кобзарем, сегодня звучат особенно остро, актуально.
…Вот такое было горе
Всюду в Украине.
Горше пекла… А зачем же,
За что люди гибнут?
Одного мы края дети,
Жить бы и брататься…
Не умеют, не желают
Уживаться братцы! (отрывок из поэмы Т.Г. Шевченко "Гайдамаки")
Гвоздем программы, без сомнения, стала короткая речь, которую произнес со сцены Михаил Ходорковский. Встретили его овацией. Ходорковский выглядел взволнованным, говорил с усилием. На его слова о том, что рассказы о киевских фашистах и мародерах, мягко говоря, сильно преувеличены, площадь откликнулась скандированием «Россия, вставай!» и «Спасибо!»
Работают дорогие магазины и торговые центры, кофейни переполнены, памятник Лобановскому на улице Грушевского отчищен и умыт. Люди вокруг говорят по-украински, по-русски, по-английски. Если бы не баррикады, которые пока не торопятся разбирать, если бы не груды цветов на них, не разобранная и сложенная штабелями брусчатка, город казался бы совершенно мирным и немного сонным. Небо пронзительно весеннее, от его синевы больно глазам. Солнце уже ощутимо пригревает щеку. На смотровой площадке у арки Дружбы народов фотографируются влюбленные. Днепр, огромный, мощный, тихо дремлет.
Если бы не копоть.
Ходорковский предложил свою помощь в качестве миротворца, сказал, что люди публичные, известные могли бы участвовать в переговорах по стабилизации политической ситуации в Украине. Кроме того, 10 марта он прочтет лекцию «Права и свободы» перед украинскими студентами.
Но вот уж и вечер скоро, солнце уходит за здания, а в тени все еще февраль. Наверное, пора домой. С трудом вывинчиваюсь из многотысячной толпы, шагаю по Крещатику, а навстречу все идут, прибывают люди — скоро начнется развлекательная программа. Внезапно натыкаюсь на молодоженов! Оба в камуфляже, счастливо держатся за руки. У невесты к нагрудному карману прикреплена веточка белого флердоранжа. Хочется остановить, расспросить, но неловко. Со всех сторон их поздравляют друзья и просто прохожие, устраивая радостную давку вокруг виновников.
На серую кепку пенсионера на улице Богдана Хмельницкого вдруг пикирует первая в этом году бабочка, но тут же вспархивает, испуганная то ли собственной тенью, то ли порывом ледяного ветра.
Что-то существенно переменилось за эту неделю между двумя воскресеньями, то ли в воздухе, то ли в людях. Растерянность прошла, появилась решимость и твердая уверенность: жить и помнить. Копоть отмоем.
