Ширяевское движение.

Двадцатого августа прошло основное событие Ширяевской биеннале – номадическое шоу в селе. Наверное, около пятиста человек прибыли в Ширяево посмотреть на результат двухнедельного воркшопа, и только сотня дошла до конца. И усталые, с загорелыми носами отправились домой.

В чем причина сомоотвода зрителей? Главных причин три: первая – длинный маршрут, который выдерживают не все. Многие срезаются в кусты не пройдя и половины пути. Многие оседают в Музее Репина, до штолен доходят только самые стойкие. Вторая причина — большое количество зрителей мешает единовременно подходить к работе всем участникам шоу, слышать комментарии авторов, наблюдать перформанс от начала до конца. Не всегда люди понимают где что происходит, часто это люди, которые здесь впервые и внимание таких зрителей терять особенно обидно. Третья причина – когда зрители все же проталкиваются через чужие спины к объектам, это оказывается очередная халтура. За годы существования Ширяевской биеннале и фестиваля «Правый берег» стало очевидно, что зрители относятся к ним все серьезней и серьезней, а художники, наоборот, все не серьезней и не серьезней.

Так зрителей встречал перформанс шведских художников Вейбулл и Эрикссона, в котором они пропускали всех зрителей через картонный металлоискатель, дегустируя всю еду и выпивку досматриваемых, заставляя выполнять странные упражнения, вроде проползти через турникет. Роман Черкасов предположил, что они высмеивают поведение представителей органов правопорядка; мне показалось, что они пропускают нас в некую страну дураков, Гаргантюану.

Далее следовала красивая инсталляция из пошлых компакт-дисков «Торентова башня» и невразумительное варение из них «Информационного супа» москвичом Сергеем Катраном, были глуповатые плоды откровенного безделья: «Культурное вторжение» Яно Бергмана. Нам объяснили, что туалет – первое, что создает человек на завоеванной территории, но вместо туалетов на поле были небольшие ямки, накрытые дырявым ведрами. Я бы зауважал художника, если бы он сделал настоящий туалет хоть из старых досок, или макеты туалетов из палок, но за эти две недели он только отыскал пяток ржавых ведер.

На предыдущих биеннале некоторые художники создавали простенькие произведения, но было очевидно что они создали их здесь, в ходе взаимодействия друг с другом, с местным населением, на местном материале, скажем, Юрген Кирспель в 2001 году рисовал на дороге у магазина пешеходную зебру, Мельдибеков закапывал местных мальчишек в песок, москвичи же всегда привозят заготовки, не отличающиеся большим остроумием. Хорошо выглядели перформансы немок Гейгер-Герлах, Зон, Карш-Шаеб и Рюкер, в котором они пели «Из-за острова на стрежень…» и заходили в воду по горло. В другом перформансе Катрин Зон и Елена Дендиберия клеили друг на другу на лицо ярлыки с общеизвестной информацией о России и Германии («Все, что мы знаем»). Чувствовалось, что такие жесты рождаются, как искры, от близкого соприкосновения, а не от долгого лежания на русской печке. Ингела Ирман сделала костюм дикой козы и паслась в штольнях, некоторое время это было трогательно. «Монумент» Мари Катрау был прост, но добросовестен. Она натянула марлевое полотно, на котором были изображены ширяевские горы с огромным крестом на них, полупрозрачное изображение накладывалось на пейзаж за ним. Крест, изображенный художницей – монумент свободы, установленный в Таллине в 2009 и вызывающий массу споров среди эстонцев. Катрау произнесла патетическую речь о монументах-чужестранцах, которая заканчилась призывом не ставить монументов, а сажать деревья. Зрители были солидарны.

Монументам была посвящена и документальная работа Ербосына Мельдибекова «Дом коменданта», в которой он в фотографиях рассказал историю одного сквера в Ташкенте, в котором за одно столетие сменилось десять памятников.

Эстонец Андрюс Йонас в идиотическом карнавальном костюме делал перформанс на избитую до положения риз тему: «Это искусство – это не искусство», – приговаривая это, сделав несколько пассов руками и показав некрасивую, маленькую попу, он изрядно повеселил и детей и взрослых. Ему аплодировали.

Аплодировали и Армену Арутюнову, участнику перформанса Елены Дендиберии и Анатолия Гайдука «Мольба» по мотивам грузинской кинематографии. Действо, действительно получилось весьма кинематографичное: Елена, прекрасная грузинка в белом платье, сидела на ветви большого дерева, а шлейф ее платья спадал и спускался до самой земли на десяток метров, а Арутюнов красным вином писал на нем грузинскую молитву. Вино испарялось, бледнело и высыхало.

Инсталляций и объектов на биеннале было мало, и они были такими скучными и не состоятельными, что их даже описывать не хочется. Кто-то показывал пиратский флаг, кто-то оклеивал комнаты воображаемым интервью с Пикассо, кто-то что-то еще. Разве что «Нейтральная полоса» Дмитрия и Марии Храмовых, расположенная на территории музея Репина, на мой взгляд, прекрасное место для свадебных фотосессий. Это не говоря уже о том, что некоторые художники при появлении зрителей невнятно бормотали что-то про то, какая у них была замечательная задумка, но, к сожалению, все развалилось, утонуло и улетело.

Пытаясь объяснить феномен Ширяево своему знакомому, который в первые присутствовал на шоу, я рассказывал о Вальтере Беньямине и его теории ауры, когда в древности люди, чтобы увидеть произведение искусства преодолевали многие километры, добивались доступа к той или иной коллекции, паломничали к алтарям и витражам. И когда вы проехали полмира, чтобы увидеть «Сикстинскую мадонну», в ваших глазах у нее появляется аура уникальности, единичности, аура шедевра. Так вот, Ширяевская биеннале – это аура без произведения. Чистая аура. Толпы бродят, обгоняя друг друга, всё фотографирует и снимает. Но нет ничего, что стоило бы снимать и фотографировать, кажется, шедевр ускользает, идет впереди толпы, и она никак не может его догнать.

Собеседник же заметил мне, говоря, о художниках, что «кажется, они на этом сидят». Да, они все сидят на Ширяево. Этим и объясняется «ширяевское движение».