Церковь в старом городе не то чтобы прячется среди домов постройки позапрошлого века, но органично вписывается в скромный городской пейзаж с рассыпающимися избами и лопающимся асфальтом. Рядом школа, на школьном крыльце состоятельные малыши с айфонами берегутся от жилистых обладателей монохромных нокий, и подъезжают респектабельные родительские авто. У беленых церковных ворот толкутся нищие в отребье по погоде, преобладают лица среднеазиатского рисунка, темные губы уверенно повторяют по-русски «ради Христа».
Христа ради скрываются в коричневых ладонях бумажные десятки, тут же мгновенно возникают и длятся производственные конфликты, беременная теснит к ограде тугим животом мальчишку в лыжной шапке и выкручивает у него из руки горсть мелочи. Пахнет костром, будто бы сжигали прошлогодние листья, но скорее всего, что-то загорелось в урне. Так и есть – тлеет жгуче-рыжее в ярко-зеленом.
— В этот день мы вспоминаем исцеление господом Иисусом Христом расслабленного — человека, 38 лет находившегося в неподвижности, — ни к кому конкретно не обращаясь, провозглашает нищий из основных. На него скептически смотрит худая полицейская, поигрывая резиновой дубинкой. Вместе с напарницей, толстой полицейской, они свернули в церковный двор и стоят, продолжают разговор. Если бы нашелся желающий приблизиться к подругам-полицейским и послушать, он был бы приятно удивлен традиционностью тематики: толстая полицейская собирается на свидание «вслепую», познакомились на сайте знакомств, и полицейская обеспокоена своим лжесвидетельством – отминусовала от реального веса двадцать килограммов. Худая полицейская чуть пискляво рекомендует немедленно послать фотографию в реальных пропорциях. Толстая не хочет.
— Разве свечку какую поставить, — задумчиво говорит. Не расставаясь с дубинками, идут к храму.
В церкви сумрачно, довольно тихо, по правую руку на стене — строгие «Правила поведения» (Кому церковь не мать, тому Бог – не отец), напротив — журнальный столик под клеенкой, видавшей виды. На столике эмалированный чайник и кружка из жести. Вдруг кто-то из тех, кому церковь все-таки мать, захочет пить. Чуть далее разбит внутренний магазинчик по продаже свечей и прочего. Молебнов. Иконных миниатюр. Нательных крестов, недорого.
— Скажите мне, женщина, — неместная прихожанка приближает свое запеленатое в платок лицо к прилавку, — у вас молебны за здравие бесплатные?
В руке ее подрагивает маленькая кипа тетрадных листочков, подписанных от руки.
— С чего бы это, сестра, им бесплатными быть, — постно удивляется торговка в храме, — список за здравие – шестьдесят один рубль. Список за упокой – шестьдесят один рубль. Если все крещеные, православные. Если иначе – другой тариф.
Неместная прихожанка, трудолюбиво произнося все звуки в словах, сетует:
— А со святой-то водой чего? Не поняла я. Стоит, вроде бы, у вас. А как ее забрать-то? Мне для больного. Вы не одолжите бутылочку-другую?
Получив в ответ от торговки скупое «нет» и досадливо вздернутые брови, суетливо пихает той в руки имена ныне здравствующих и уже покойных. В спину ей дышит крепкая молодая женщина, вокруг дети гурьбой, сосчитать их не представляется возможным: семь, восемь, девять? Но все девочки с убранными головами, все мальчики в относительно чистом, и каждый держит в пакетике из ближайшего супермаркета «халяль» круглый хлеб, сверху в чашечке соль. В Юрьев день так, говорят, поступали в крестьянских дворах – святили хлеб и давали от него откусить всякой домашней скотине, чтобы нормально трудилась летом и радовала хозяев: «в каждом доме пред выгоном скота хозяин с хозяйкой зажигают перед иконами «страстную» свечу, стол накрывают чистою скатертью, кладут на нее целый круглый хлеб, ставят на стол полную солонку соли и молятся богу. Потом хозяин берет икону святого Георгия, страстную свечу, а хозяйка — хлеб с солью, и обходят на дворе кругом весь свой скот».
— Мы за традиции, — горделиво произносит крепкая молодая женщина и кладет руку на голову одной из дочек. Вряд ли у неё есть скот, конечно.
Толстая полицейская приобретает среднюю по цене свечу. Методично обходит помещение по периметру, выбирая наиболее симпатичный лик. Дубинка бьется в колени. Посетители смотрят без удивления – ну, надо так надо. Тем более, пора святить хлеба.
Батоны прямо в пакетах укладываются на длинный и дощатый стол, хозяйки разных возрастов и социальных статусов критично осматривают друг друга. Собственноручно выпеченного хлеба мало, соревнуются между собой массовые производители. Выходит священнослужитель в темных еще одеяниях, поверх темного накидка золотистого цвета. Священнослужитель несет в руках нечто похожее на детское пластмассовое ведро для песка, макает в него смешную метелку, и кропит вокруг.
Опрыскивает и полицейских. Толстая охотно подставляет под святые брызги форменные плечи и растревоженное лицо. Она не будет фотографироваться и пойдет на свидание так. Не поместит себя в четырехугольные рамки инстаграммовских фильтров. Стоит, слизывает святую воду, как и десяток поколений ее крещеных предков.
И больше ничего не происходит, благодатный огонь благополучно сошел две недели назад, да да только не здесь. Дверь храма открыта нараспашку, у стены ощетинился всеми почками куст сирени, под кустом вальяжно сидит черно-белый кот, очень упитанный. Нищие бушуют, подсчитывают промежуточный доход, ругаются с пришлой беременной в мужском пиджаке, бегают классически чумазые дети, некоторые босиком. Полицейские, худая и толстая, продолжают патрулирование. Завтра у них снова рабочий день – ожидается большое количество гуляющих на набережной и в центре города в честь великой Победы и длинных выходных.
