Валерий Петров, секретарь комсомольской организации школы, неизменно находил глубокое удовлетворение в общественной работе, не только выполняя поставленные задачи, но и проявляя фантазию, творческий задор и все такое. Поэтому он и оказался в закрытом изнутри актовом зале в ночь с шестого на седьмое ноября — через темный коридор отдыхали от ученического ора пустые классы, тремя этажами ниже щетинились голыми крючками вешалки в раздевалках. На соседней улице сходила с ума мать Валерия Петрова, а бабушка уже точно сошла, она слабее.
Валерий Петров залез на подоконник, выставил голову в форточку. В лицо ему посыпалась мелкая ледяная сволочь, никакой не первый снег, а много противней. Под окном аккуратными рядками произрастали кусты. Некоторые из них высаживал непосредственно Валерий Петров, когда был еще пятиклассником и пионером. Сейчас Валерий Петров учился в десятом, и всего-то пару часов назад обсуждал с группой комсомольского актива завтрашнюю демонстрацию. Ему удалось прекрасно организовать торжества по поводу Первомая, секретарь райкома ВЛКСМ был им очень доволен, хлопал по плечу и выражал уверенность в его, Валерином, блестящем будущем. Надо было постараться и сейчас.
— Да ты очумел, что ли, Валерыч, — лениво говорил комсомольский активист Иннокентий, — какая еще демонстрация? Ты телевизор смотришь иногда?
— Смотрю, — сухо отвечал Валерий. Он стоял на сцене. В щели между досками торчал обрывок нотной бумаги: нотный стан, скрипичный ключ, диезы и бемоли. Актовый зал широко использовался для художественной самодеятельности.
— И что? На съезд народных депутатов ни разу не натыкался? – интересовался активист Иннокентий с издевкой. – Михаил Горбачев, Егор Лигачёв, Борис Ельцин и другие видные партийные деятели.
— На недельку, до второго мы зароем Горбачева, — подала голос Лидочка, другая комсомольская активистка, — откопаем Брежнева, и будем пить по-прежнему.
— Так, — сказал Валерий Петров, — давайте распределим транспаранты. У нас есть четыре больших и два средних. И маленькие, с портретами Ленина. Предлагаю «Славу Великому Октябрю» взять старшим пионерам. «Власть Советам» — отдадим баскетболистам.
— Баскетболисты предпочитают «Слава героям Октября», — заметила активистка Лидочка.
— Перебьются! – резко ответил Валерий Петров, — эти баскетболисты. Героев Октября я бы и сам взял.
Валерию Петрову нравились мужественные профили матроса, солдата и рабочего, у всех за спиной винтовки, на красном, разумеется, фоне.
— А жовтень кому? – хихикнул подлец Иннокентий. В архиве праздничных плакатов неизвестно откуда затесался украинский, с великим жовтнем вместо октября.
— Расцветай на Первомай! – вражески поддержала подлеца Лидочка. — Рубль, сбереженный в сберкнижке тобой, Отчизне поможет в стройке большой!
— Мне нравится, друзья, что вы так задорно настроены, — нахмурился Валерий Петров. – Думаю, у Иннокентия не будет возражений отвечать за главный транспарант.
— Нет, — отшатнулся Иннокентий, — Я возьму Власть Советам. Или, вон, хоть с жовтенем.
— Надо говорить: з жовтнем, — поправила Лидочка. Каждое лето она ездила к Бабушке во Львов, и была уверена в правильности построения фразы.
— З жовтнем, — с готовностью согласился Иннокентий,
— да з чем угодно. Но не главный плакат, нет. Валера, нет!
— Да, — ответил Валерий Петров, — да.
Никто не любил плаката с прекрасным лозунгом «Все на праздник всенародный нашей Родины свободной!» по простой причине: главный его герой, крутолобый мужчина с гармонью, был точной копией директора школы. Директор школы пользовался стойкой нелюбовью своих учеников. Возможно, это объяснялось его излюбленными методами воспитания, выстроенными по принципу «разделяй и властвуй». Директор предпочитал разбить вверенный ему коллектив на враждующие подгруппы, умело организовывал противостояния, сеял рознь и провоцировал войны. Когда на выпускном вечере золотая медалистка Юлечка избила бутылкой лимонада свою подругу Танечку, директор утер слезу радости: он долго работал над отношениями девочек. Но может быть, все было гораздо проще, и директора не любили просто потому, что он имел отталкивающую внешность: малый рост, кривые ноги, дикорастущую синюю щетину. Его обзывали – Гном. Несчастные, выходящие на праздничные демонстрации с гномьим потретом, становились жертвами всеобщих насмешек и даже изгоями.
— Не потащу я Гнома! – кричал активист Иннокентий, — отвяжись!
Ему никак нельзя было стать изгоем. Иннокентий находился в процессе романтических ухаживаний за первой школьной красавицей, и конкурентов хватало.
— Ну, что же, — Валерий Петров изобразил задумчивость, — колхоз – дело добровольное. Но в райкоме комсомола товарищи заинтересуются, конечно.
Активист Иннокентий визгливо скрипел ровными зубами. Собрание продолжалось. Ключевые вопросы были решены, сроки оговорены, Лидочка ворковала по-украински, Валерий Петров с облегчением слез со сцены.
— Ну, — сказал он, — до завтра. Встречаемся в восемь утра, тут же. Забираем плакаты и выстраиваемся колонной. Теплые вещи! – поднял палец, — завтра снег обещали. Ну, или снег с дождем.
— Валерк, — тронул его за плечо активист Иннокентий, — можешь задержаться на минуту?
Валерий Петров вздернул бровь и снисходительно усмехнулся. Он знал, что сейчас Иннокентий будет молить его о снисхождении и предлагать разные приятные вещи в обмен. Так и оставаясь с вздернутой бровью, он слабо кивнул и попрощался с Лидочкой и другими комсомольскими активистами.
— Сейчас я, Валерыч! – крикнул в прыжке Иннокентий, — до толчка добегу!
Валерий Петров закатил глаза. Смешно, честное слово, нельзя же так расстраиваться из-за ерунды, прямо до медвежьей болезни. Однако Иннокентий повел себя странно: захлопнул дверь актового зала, трижды провернул ключом в замке, и захохотал оттуда, извне. Валерий Петров подскочил ближе. Волноваться он пока не начал.
— Ну что, фраер?! – бесновался за дверью активист Иннокентий, — получил? Вот и отдохни! А то нашелся тут, самый основной!
Быстрым шагом ушел прочь, нагло хохоча. И да – еще и свет выключил. Валерий Петров остался один, в темноте, с праздничных транспарантов глумливо подмигивали строители коммунизма и что-то у них «да здравствовало». Валерий Петров застыл в отчаянии.
Разумеется, он немного поколотил в стену, и повыкрикивал «эге-ге-гей!», но сторожиха и инвалид Хаситуллова и в хорошие-то времена никогда не поднималась выше первого этажа, да и со слухом у нее были серьезные проблемы. Ночь сгущалась вокруг Валерия Петрова, на соседней улице сходили с ума его мать и бабушка, и он никак, никак не мог им помочь. Валерий Петров неумело заплакал, хрипло и страшно. Потом плакать перестал.
«Не засну ни на минуту!», — решил спустя какое-то время, уже, вероятно, под утро, но неожиданно заснул, и проснулся от ужасного шума вокруг. Открыл бедные глаза, увидел источник шума: шумел собственно директор школы по прозвищу Гном.
— Ты что себе позволяешь, щенок! – орал директор, и его лицо краснело под клочковатой щетиной, — ты мне за это ответишь, сопляк!
Рядом с директором стояли люди, много людей: завуч второй смены, преподавательница истории, трудовик в шапочке-петухе, мать Валерия, бабушка и сторожиха-инвалид Хаситуллова с пустым грязным ведром. Но самое главное – стоял секретарь райкома комсомола, тот самый, что выражал уверенность в будущем Валерия, когда-то блестящем. Секретарь криво улыбался. Валерий Петров шумно выдохнул. Его мать заплакала, и на фоне тихих рыданий директор прокричал о том, что колонна от школы выступила сегодня на главной площади города со скандальными транспарантами. Вместо «Славы Великому Октябрю» или даже «Жовтню» комсомольцы и пионеры взметнули над головами следующие альтернативные лозунги: «Демократизация — через многопартийность!», «Нас грабят не кооператоры, а система!», «Ударим перестройкой по коммунизму!» и «7 ноября — день национальной трагедии».
С каждым лозунгом лицо директора становилось все краснее. Завуч второй смены смотрела на него с опаской. Наверняка проверяла себя насчет оказания первой помощи при инсультах.
— Как ты посмел! – надрывался директор, — настроить своих товарищей, комсомольцев и пионеров, на такой проступок! Нет! – протрубил директор, — не проступок! Но преступление! Еще более отвратительное потому, что сам ты спрятался! Забился в щель, как крыса!
В распахнутую дверь актового зала солнечно улыбался активист Иннокентий. Ему стоило определенного труда подготовить ряд означенных транспарантов, но овчинка стоила выделки.
Произойди подобное пятью или даже тремя годами ранее, в победителях, безусловно, остался бы активист Иннокентий. Но эпоха перемен, в которую никому не рекомендовалось жить, иногда выкидывает коленца – да что там, она постоянно выкидывает коленца. Валерий Петров хорошо это осознал в момент, когда секретарь райкома ВЛКСМ приобнял его и тихо сказал:
— А я все-таки молодец. Не ошибся в тебе! Всегда могу угадать стратега. Давай, приходи ко мне числа двенадцатого, поболтаем.
Хорошо, когда есть возможность забежать вперед, и оттуда прокомментировать: и они поболтали двенадцатого ноября одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Еще через пять лет Валерий Петров жил в Москве, работал помощником депутата от партии ЛДПР, все у него было отлично. И еще через пять лет у него все было отлично, и приватизация не прошла мимо Валерия Петрова, и про дефолт он знал заранее, и нисколько не пострадал, а наоборот – разбогател. Прилично разбогател.
Изредка соглашаясь на интервью, он скупо отвечает на вопросы в духе: «Просто я всегда находил глубокое удовлетворение в общественной работе, не только выполняя поставленные задачи, но проявляя фантазию и творческий задор», но на самом деле, конечно же, знает, кому обязан отменно сложившейся карьерой и верной судьбой.
