«Здравствуйте! Вас беспокоит Новая газета. Хотели бы взять интервью у вашего главного врача. Можно ли это устроить?» — «Попробуйте подойти в понедельник. Если он освободится до семи вечера… но сомневаюсь, у нас очень напряженная рабочая обстановка», — из служебного телефонного разговора.
Понедельник. Узковатый поликлиничный коридор искусственно и неравномерно освещен, лица пациентов у кабинета номер двадцать семь окрашены в оттенки голубого, лица пациентов у кабинета номер двадцать четыре прячет тень. Оттуда, из тени, раздается надтреснутый женский голос:
— И что мы тут сидим, удивляюсь. Чего ждем? Ко времени записывались, в регистратуре бушевали. У меня золовка недавно глаза лишилась таким образом.
— В регистратуре? – удивляется тучный мужчина с красным носом интересной формы.
— Зачем? – обижается женщина в тени, — она со свитера шарушки обстригала, маникюрными ножницами. Ножницы возьми, да и соскочи в глаз!
По коридору быстро проходит медицинская сестра. Грозит пальцем. Напоминает о необходимости соблюдать тишину.
— Рядом больные люди! – укоризненно говорит.
— А мы прямо здоровые! – возмущаются пациенты двадцать седьмого кабинета.
— Не знаю, не знаю, — скорбно прищуривается медицинская сестра. У нее черные волосы и ярко-розовая помада. Кабинет номер двадцать четыре приглашает «следующего», предварительно вслух пересчитав пациентов на стульях.
— Опять, что ли, она мне лишних понавыписывала? – сокрушается кабинет.
— Разберусь, — медицинская сестра поправляет мизинцем ярко-розовую помаду в уголке губ. Следующий заходит, осторожно прикрывая дверь. Лишние пациенты переглядываются опасливо. С лестницы спускается полная дама в кружевной шали, и занимает стратегическую позицию.
— Так причем тут регистратура? – не унимается красноносый, — если шарушки ножницами?
— Перестаньте меня перебивать! – кипятится женщина в тени. — Ножницы возьми, да и соскочи со свитера — в глаз! Золовка, понятно, сразу легла. Ну, чтобы глаз занял привычное место, в глубине головы. Легла, значит, а когда следующим вечером встала, первый же хирург и сказал ей: с глазом можете попрощаться!
— И что? – красноносый криво ухмыляется, — попрощалась?
— Попрощалась, — женщина прерывисто вздыхает, — теперь танец с покрывалом танцует. К другим номерам не допускают. А могли вообще из коллектива выгнать. Правильно, что она с начальником сразу сожительствовала.
Черноволосая медицинская сестра возвращается, держа в руках маленькую кипу бумажных квитанций. Вдруг оступается, теряет равновесие. Голова ее чуть откидывается назад, глаза занимают привычное место в глубине головы. Освобожденные от захвата квитанции порхают по больничному воздуху. Красноносый мужчина галантно помогает медицинской сестре. Сестра недовольно цокает языком. Скрывается в кабинете номер двадцать семь, откуда сразу же доносятся возбужденные голоса. Обсуждают самодурку-регистратора, и распродажу обуви в сети магазинов: можно приобрести прекрасные выходные туфли за триста рублей. Почти кожаные.
Мужчина средних лет пытается очень тихо получить консультацию нотариуса посредством мобильного телефона. Тема консультаци — отчуждение доли в уставном капитале ООО. Обещает в течение часа появиться для составления договора купли продажи доли. Клятвенно заверяет о наличии всех нужных документов о чем свидетельствует объемный портфель. Наивный. Очередь почти не двигается.
— Сожительствовала с начальником, — с удовольствием повторяет женщина в тени. – И это хорошо.
— Боже мой, что вы такое говорите, — волнуется симпатичная старушка с палочкой, — как это может быть хорошо – сожительствовать с шефом?
— А то плохо! – женщина в тени кашляет несколько раз, — так бы сейчас снова селедку фасовала. Танец с покрывалом как-то элегантнее. А с селедкой лучше не шутить. У нас одна сотрудница, Галька Егорова со второго участка потрошения, как-то палец костью наколола. Наколола и ладно, работает себе дальше, план выполняет. Глянь — а палец-то уж посинел! И тут хирург снова свое. Можете попрощаться со своим пальцем, говорит.
— А-ха-ха, — раскатывается смехом красноносый, — а-ха-ха.
Полная дама в кружевной шали бесцеремонно распахивает дверь двадцать седьмого кабинета. Кричит в беспамятстве:
— Вы обязаны меня обследовать по направлению окулиста!
— Позвольте, — беспокоится симпатичная старушка, — то есть, ничего уже нельзя было сделать?
— А кому интересно возиться с пальцем мастерицы со второго участка потрошения? – вполне логически переспрашивает женщина в тени, — откромсали, и все. Галька теперь на упаковке сидит, этикетки клеит. В зарплате не сильно потеряла, везучая. Не то, что Катька.
— А что Катька? – продолжает хохотать красноносый.
— Какого окулиста? – спрашивает двадцать седьмой кабинет.
— Вам лучше знать! – кричит дама, и когда перед ее носом закрывают дверь, кричать не перестает.
— Все смеетесь, — не одобряет женщина красноносого, — но веселого мало. У Катьки, может быть, племяннице на голову гантели упали, одна и вторая, по очереди. Девчонка-то еще небольшая, лет двух. У таких небольших детей никогда не разберешь, как они там внутри себя чувствуют. Упадут такому ребенку на голову две гантели, поди знай, чем помочь. Вроде бы скачет себе спокойно, а вдруг в это время помирает? Катька вызвала, конечно, скорую помощь. Приехали быстро, обманывать не стану. Приехали, бахилы надели, где, говорят, больной ребенок? А Катька найти ее не может. Племянницу-то. Дети, они любят такие игры: прятки, жмурки. Но тут такой особый случай: то ли девчонка по доброй воле спряталась, то ли померла где в углу. Потому что гантели весили шестнадцать килограммов каждая, а сама девчонка, может, и десяти не набрала.
— Господи, — хватается симпатичная старушка за сердце, — какой ужас.
— А все потому, что детей не воспитывают, — уверена дама в кружевной шали.
— Ничего, — успокаивает красноносый, — всё устроится.
Женщина гневно выступает из тени и оказывается предельно невысокого роста, на голове – тюрбан из махрового полотенца, будто бы она принимала ванну и вот отдыхает теперь.
— Да что вы себе позволяете, мужчина, — упрекает она красноносого. — А вот и не устроится! А вот и не всё! Девчонку нашли, немного позже. Она заигралась, и уснула между диваном и подоконником. Вытащили ее, разогнули – спит. Катька смотрит, докторша смотрит. Все вроде бы в порядке, обсуждают друг с другом. Пульс есть, рефлексы, все дела. Но надо наблюдать.
Дверь кабинета номер двадцать четыре отворяется. Врач-терапевт добрым усталым голосом осведомляется, не подошел ли такой-то пациент. Видит невысокую женщину в тюрбане. Замечает ей:
— Опять вы, Карпова, мне больных пугаете. Идите домой, я вас на следующей неделе жду, в пятницу. – Обращается ко всем, — вы уж извините мою Карпову. Она у нас сложная, но без агрессии.
— Вы обязаны меня обследовать по направлению окулиста! – кричит дама в шали.
— Какого окулиста? – спрашивает двадцать четвертый кабинет.
— Вам лучше знать! – кричит дама, и когда перед ее носом закрывают дверь, кричать не перестает.
Симпатичная старушка держится за сердце. Ее принимают вне очереди. Очередь немного ропщет, но соглашается, что со старушками шутки плохи. Карпова вопреки указаниям свыше домой не уходит, но возвращается в тень, где терпеливо выжидает смены пациентского состава. Заприметив нового человека, нетерпеливо выдыхает и начинает снова:
— И что мы тут сидим, удивляюсь. Чего ждем? Записывались ко времени, в регистратуре бушевали…
В конце концов, ее принимает все-таки врач. Карпова выходит из двадцать четвертого кабинета удовлетворенная, повторяя про себя результаты замеров артериального давления.
— Вы обязаны меня обследовать по направлению окулиста! – кричит дама в шали, где-то вдали, за поворотом.
— Какого окулиста? – спрашивает кабинет за поворотом.
— Вам лучше знать! – кричит дама, и когда перед ее носом закрывают дверь, кричать не перестает.
…Главный врач в понедельник так и не освободился до семи вечера.