«Когда правитель – лучший из людей, Народ, конечно, знает про него. Чуть хуже он – и все-таки любим, Неважен он – и все-таки хвалим, Он плох – и все трепещут перед ним. Лишь худший презираем и браним», — это я так. Знаете, просто люблю иногда процитировать из Лао Цзы. Особенно растревожившись плодотворными переговорами россиян с президентом и намечающейся ответственностью женщин детородного возраста за аборт (какие вечные, вечные ценности, однако!).
Пытаюсь отвлечься на что-то милое, доброе и тоже вечное. Например, почитать стихи. Особенно приятно совместить чтение стихов с выполнением должностных обязанностей, вот взять меня, например: некоторое время по работе усиленно изучала стихи Афанасия Фета, и все никак не могла четко сформулировать, почему они мне не нравятся. Наверное, «не нравятся» — не совсем корректно, но, скажем, — не близки мне.
Помню, мы смеялись с одной подругой, она как-то сказала: «Если еще один женатый мужчина признается, что жена ему не близка, я громко завизжу», а потом через небольшое время я позвонила и спросила, чем она занята, подруга ответила коротко: «Громко визжу». Кстати, после событий подруга познакомилась с одним поэтом из города Тюмень и даже приглашала его к себе в гости, поэт приехал в валенках, унты вез с собой, объяснил – чтобы не снашивать лишнего. Ко всему прочему стоял полноценный самарский апрель, и валенки сильно подпортили поэтов имидж как лирического героя, и даже в автобусе его согласились прокатить три остановки бесплатно, хоть был и совершенно не день отказа от автомобиля (22 сентября).
Так вот, возвращаясь к Фету и его поэзии, что не близка мне. Стала думать, почему бы это. Сначала пришла к ошибочному выводу — назывные стихотворения без глаголов вообще чужды активным деятельницам. Знаменитое фетовское:
«Шепот, робкое дыханье.
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица…»
— никак не трогает.
«Ряд волшебных изменений милого лица» — вообще наталкивает на мысль черно пошутить насчет покойников. Простите. Не могу удержаться. Мимо нашего окна пронесли покойника. Даже если не шутить, остаешься спокойной к трелям соловья. Но дело не в отсутствии глаголов, как убедительно доказали последующие изыскания.
В цветаевской «Рябине» (Рябину рубили зорькою. Рябина — судьбина горькая. Рябина — седыми спусками. Рябина! Судьбина русская) — один глагол, в «Любви» (Ятаган? Огонь? Поскромнее, — куда как громко! Боль, знакомая, как глазам — ладонь, как губам — Имя собственного ребёнка) — один глагол, а беспокоит, беспокоит! Торкает, как говорит молодежь современности.
Или вот, к примеру: «…А я за ними ахаю, крича в какой-то мерзлый деревянный короб: «Читателя! Советчика! Bрача! На лестнице колючей разговора б!» — Мандельштам. И уж так торкает, так торкает. Читателя, советчика, врача. Это нужно повторять многократно. Читателя! Советчика! Врача! Остановиться немедленно. Успокоиться. Продолжить про Фета. Сказать, что дело не в отстраненном «инфинитивном письме»:
«Одним толчком согнать
ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться
в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов…»
Поскольку инфинитивное: «Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд» и ахматовское: «Листьям последним шуршать! Мыслям последним томиться!» — очень даже побуждает. И волнует.
Стала думать, что не нахожу в стихах Фета боли. Но это отнюдь не справедливо. Фет всю жизнь чувствует свою вину относительно сгоревшей возлюбленной, много и красиво страдает на тему этой безусловной трагедии. Но я — черствая! черствая! — остаюсь равнодушной.
В результате продолжительных размышлений решила, что мне понятна и проецируется поэзия авторов с беспокойной судьбой, отчетливо выраженной гражданской позицией и желанием изменить мир. И причину этого отыскала. В свое время невероятно популярной (после фильма «АССА» ) стала песня «Мы ждем перемен» — памятен даже киносеанс в самарском Дворце спорта, когда все заранее приготавливали зажигалки и вставали на своих местах, и весь зал в такт размахивал этими зажигалками, огни плясали, все чувствовали себя частью единого целого, и это было приятное чувство. «В нашем смехе, и наших слезах, и в пульсации вен – перемен, мы ждем перемен» — текст абсолютно верен и предельно точен. Наше основное занятие — ждать перемен. Кто более активный, сам принимает участие в событиях. А кто менее — наблюдает тревожно, часто издалека. Поэзия, скажем, Фета — отрицает перемены вот здесь, сейчас. Пусть будут где-то там. Куда приятно унестись на крыльях ветра. Но не согласные мы, дети-нецветы, generation П. Нам подавай перемены немедленно! Или мы будем нетерпеливо их дожидаться. Скорее всего – последний вариант.
Но вернемся к поэзии. Каждый россиянин обязан закончить любое сочинение на поэтические темы строками Пушкина. Это закон:
Не дорого ценю я
громкие права,
От коих не одна
кружится голова.
Я не ропщу о том,
что отказали боги
Мне в сладкой участи
оспоривать налоги
Или мешать царям
друг с другом воевать;
И мало горя мне,
свободно ли печать
Морочит олухов,
иль чуткая цензура
В журнальных замыслах
стесняет балагура.
Всё это, видите ль,
слова, слова, слова.
