Технически Лена, конечно, не совсем на улице. Она не мастерит себе жилья из картонных коробок, не кучкуется на крыльце приюта для бездомных, что в Зубчаге, не гонима жителями благополучных подъездов из подвала наружу, в февральскую морозную ночь. Лена живет у тетки Зои, это так называется – тетка, а по-настоящему она не родственница, а бывшая соседка покойницы-матери по общежитию. В материной молодости они хорошо дружили, все эти рассказы про обмены кофточками и общие платья, а потом Зоя вышла замуж за неизвестно откуда приблудившегося военнослужащего и уехала в Читинскую область, а мать осталась в общаге, замуж не вышла, но родила Лену.
«Но эта такая еще старая, старая история», — говорит Лена и морщится, глотая кофе.
«Черт, говорит Лена, — отвыкла я, оказывается, от кофе, прямо комком в горле стоит».
«Давайте чаю?» – говорю, но Лена отказывается, пьет воду, прилагаемую к чашке эспрессо. Она написала мне в фейсбук буквально следующее: «Здравствуйте, читаю ваши статьи, и теперь понимаю, что я – такая же несчастненькая, как и все остальные ваши герои». Продолжает рассказ.
«А вот иногда бывают такие штуки. Например, человек спрашивает, где ближайший магазин электроинструментов. Вы без всякого подвоха добродушно отвечаете, а часом позже готово расчлененное дисковой пилой тело, можете пользоваться. Или вот другие люди безобидно просят огоньку, а потом сгорает Жанна Дарк, орлеанская дева. Или ваш муж внезапно рядится в оранжевые простыни, обретает Путь и настоятельно интересуется, разделяете ли вы основной постулат буддизма (неотрицание всего), а через полгода на окраине города рождается новый дивный младенец, но не у вас. У вас через месяц обнаружат ВИЧ».
Так именно и случилось с Леной; нового сына её мужа нарекли по отцу – Мишенькой, хоть Лена всегда считала, что этим именем в России принято называть медведей. К моменту рождения Мишеньки общей дочери Лены и Михаила-старшего исполнилось семь лет, она штурмовала первый класс неплохой школы. И учительницу хорошую подобрали, ведь первоклассникам страшно полностью погружаться в новую неизвестную жизнь, и первая учительница им очень важна. Как-то вечером дочка, как это всегда и происходит с первоклассниками, неожиданно вспомнила, что завтра на урок рисования ей необходимы природные материалы в виде осенних листьев и сосновых шишек, и Лена, чертыхаясь про себя, натянула клетчатое пальто, смешную шапку с двумя помпонами, и отправилась практически в ночной поход за шишками. Вернувшись через приемлемые для отсутствия матери тридцать минут, она нашла на своей кухне неизвестную гражданку в бело-голубом пончо.
Лена особенно настаивает на бело-голубом пончо. «С такой фигурой, — минутно оживляется она, — ей только пончо и носить! Еще и белое! Просто человек-слон! Человек-слониха! В натуральную величину!»
Человек-слониха оказалось матерью младенца Мишеньки и прекрасной новой любовью Лениного мужа, и она приехала со всеми вещами и двуспальной кроватью со столбиками и чуть не балдахином. Обо всем этом рассказал Лене муж, а один столбик от кровати даже и принес показать. Столбик был темного дерева, напоминал лестничную балясину, о чем Лена растерянно сказала, и получила решительный отпор молодой семьи.
— Ты, — сказал муж, — лучше бы собиралась.
— Куда, — спросила Лена. На кухню зашла её дочка, беленькая и хорошенькая, поинтересовалась шишками.
— В коридоре, на столике, — сказала Лена дочке.
— Куда? – переспросила Лена мужа.
— Понимаешь, — спокойно сказал муж, — Ирина ведь снимает. Восемнадцать тысяч как с куста! И район – говно. Так мы здесь решили жить. Это ведь моей бабки квартира. А ты собирайся. Мы не звери какие, на ночь глядя, конечно, не ходи. А завтра – норм.
— Куда? – снова сказала Лена. Так получилось, что в этом историческом разговоре она произнесла одно слово, но три раза.
Муж пожал плечами. Ему было все равно, куда.
— В общагу как-то вернешься? – предположил все-таки. – Или в Алексеевку обратно. Новая любовь в бело-голубом закатила глаза. Будто бы поражаясь скудности выбора Лена.
— Дочка может остаться, — спохватился муж. – Пока ты не устроишься. Она в школу сама ходит?
Лена вышла из кухни. Дочку в школу надо было водить, а из школы – встречать. Но Лене не хотелось в тот момент это обсуждать. Ей хотелось, чтобы она вернулась с листьями и шишками, а никакого пончо нет. И мужа пусть тоже нет, ладно, отношения заканчиваются, все взрослые люди. Думать о взрослых людях было так утешительно. Лена уснула в третьей, запроходной комнате, дочка осталась в своей, отдельной, а молодая семья расположилась в гостиной, ванной и кухне – по-хозяйски.
Утром Лена дисциплинированно сидела на своей кассе в сетевом бюджетном супермаркете, одной рукой сканировала сельдь в пластиковых корытцах, молоко и цыплят-бройлеров, а другой отгоняла наглых подростков, замеченных в краже жвачек и кофе три-в-одном. Ленина зарплата в хорошие месяцы составляла 20 тысяч рублей, а в плохие уменьшалась на несколько сотен из-за вот именно мелких покупательских краж.
Имея зарплату в 20 тысяч рублей («Ой, — говорит Лена, — а я вот недавно по радио слышала, что в Москве средняя зарплата кассира – пятьдесят тысяч, а в прошлом году была сорок, тоже отлично, как мне кажется»), снять квартиру в единоличное пользование не получится. Учитывая еще и первоклассницу-дочь. И общее желание членов семьи питаться хотя бы дважды в день. Лена сняла комнату, пять тысяч рублей плюс половина коммуналки, напротив дочкиной школы, и въехала туда в первую свободную субботу. Муж с новой любовью помогали – подарили коробки для вещей и капали валерьянки, потому что Лена постоянно плакала, и дочка плакала.
А с комнатой Лену обманули. Взяли деньги за два месяца вперед, а через десять дней квартирная хозяйка запила. Не скромно и деликатно запила, закусывая устрицами (октябрррррь, можно) какое-нибудь породистое шабли, она запила ухватисто и отвратительно, завтракая водкой, ей же обедая и ужиная. Часто компанию хозяйке составлял сосед этажом выше, строитель на пенсии без ступни. Ступню ему оторвало на службе, за что пенсия была увеличена. Дочка Лены останавливалась на лестнице и говорила: а можно мне не ходить сюда? Лена смаргивала и быстро-быстро отвечала: всё будет хорошо. Строитель агрессивно танцевал «летку-енку». Квартирная хозяйка доедала Ленино картофельное пюре или что там у нее предполагалось на обед. В один день Лена не выдержала и силой отобрала кастрюльку с превосходной гороховой кашей с копченостями. Соседка пнула её в живот, Лена пнула хозяйку тоже, а строитель тогда за руки-за ноги выволок Лену на лестницу и спустил вниз. Через пролет Лена перестала падать, руку рвануло и ожгло дикой болью – чуть ниже локтя кожу прорвала кость, торчала острым краем наружу, бледная и в крови.
Операция и насплетничала о ВИЧ-инфекции: сделали необходимые анализы, и вот. Огорошили.
«Это было даже смешно, — говорит Лена, она все-таки согласилась на чай, и на «клубный сэндвич» тоже согласилась, раз уж мы так долго разговариваем. — Это было даже смешно, я-то думала, хуже быть не может, а хуже может быть всегда».
Лена плохо отходила от наркоза, грубо говоря, тошнила в больничном бедном туалете, когда в коридоре закричали: Григорьева! Где Григорьева? Григорьеву к завотделением! Григорьевой была Лена, и она прополоскала рот и пошла, чуть еще покачиваясь, к завотделением, которого еще пришлось поискать в кабинетах. Завотделением, сухопарый мужчина с аккуратной лысиной, сказал: предупреждать надо.
— О чем? – спросила Лена, облизывая сухие губы.
— О том, что у тебя ВИЧ. – Завотделением был рассержен.
— У меня нет ВИЧ, — сказала Лена.
— А поспорим, что есть, — завотделением рассмеялся.
Так вот Лене узнала, что инфицирована. Под раскатистый смех заведующего травматологией.
Дальше всё пошло очень быстро. Раз-два-три. Вернувшись из больницы на съемную квартиру, Лена не обнаружила там ни своих вещей, ни даже хозяйки – ррраз! Милая женщина, соседка напротив, сказала, что хозяйку забрала к себе сестра, в деревню под Пензой, для трудотерапии в плане лечения алкоголизма. Замки сменили. В кармане у Лены, между транспортной картой и паспортом, лежало направление в СПИД-центр, где ей следовало встать на учет и сдать предметно кровь. А ей даже было даже не во что переодеться.
Пошла к тетке Зое, — говорит Лена. Она, конечно, не вот прыгала от радости до потолка, но не гонит. В память о маме. Я ей, кстати, про ВИЧ еще не рассказала. Думаете, надо? Но она же меня выставит, как выставили меня с работы, а я только одной девочке и сказала, что вот такие дела. И пожалуйста, через неделю какая-то комиссия, ревизия, недостача, виновата, разумеется, я, и если не хочу со статьей в трудовой книжке, то пусть немедленно пишу заявление.
И Лена написала, получила расчет и стала «временно неработающей» — два! Дочку она не видела уже месяц. Муж сказал (бывший муж, развод оформили официально), что заразной шалашовке нечего делать рядом с его ребенком. А Лена сказала: если меня кто-то заразил, то это ты. А муж сказал: да хрена два, мы здоровы. И больше нечего не говорил, потому что захлопнул дверь, и дочка осталась за этой дверью, — три.
«Я как мешком по голове пристукнутая ходила, — говорит Лена. – В каком-то бреду подумала, что имею право на эту квартиру, я ведь там прописана. И я пошла к бесплатному адвокату, и адвокат написал мне исковое заявление, бесплатно, а вот в суде пришлось платить госпошлину, но не критично».
Суд сказал, что Лена может проживать в квартире, пожалуйста, но вот, к сожалению, материально определить, в какой именно части квадратных метров она это может делать, суд не имеет возможности, так как владелец у квартиры один, и это не Лена.
«Договаривайтесь», — в личной беседе посоветовала Лене судья, хорошая женщина. Договориться не получилось, потому что бывший муж потряс ответным исковым заявлением, где просил суд лишить Лену родительских прав за асоциальное поведение и носительство вируса.
— Зачем ты это делаешь, — спросила Лена, — я ведь её мать.
— Какая ты мать, — ответил бывший муж, — матери, это те, у кого не находят СПИДа.
Он был не очень в теме ВИЧ-инфекции и терминологий.
Теперь Лена живет так: молчит о диагнозе в тряпочку. «Не скажу я больше никому, — говорит Лена, упрямо прикусывая губу, — никому не скажу, понятно?»
Узнаю, что в Самаре есть фонд «Вектор жизни», помогающим людям, попавшим в ВИЧ-переплет, и что у них нет сайта, но есть закрытая группа в «контакте», и директор фонда – очень адекватная, добрая женщина. Ленина тезка. Лена неохотно, но соглашается написать в группу. Через пару недель звонит. Устроилась в супермаркет-конкурент. Работа знакомая, нормально. Та же касса, форма иного цвета. Встала на учет в медицинский центр. Есть предложение от новой коллеги – снимать квартиру вместе, пополам. Коллега пока не в курсе Лениных дел.
«Но есть, есть правила, по которым надо сообщать людям такие вещи», — говорит Лена довольно уверенно. Обещали юриста, чтобы разрулить ситуацию с бывшим и дочкой. Прямо вот в ближайшее время обещали.
«Мороз-то какой, — говорит Лена, — а я теперь заранее знаю, что погода будет меняться – по руке. Рука поломанная ноет. Вот и про мороз мне самой первой в городе рассказала». Смеется. Сменила заглавную картинку в фейсбуке. Раньше был черный квадрат. Теперь – Ленина красивая спина.