Парад к юбилею революции

Нетрудно посчитать, что 7 ноября 2012 года Октябрьской революции исполняется 95 лет, и нетрудно представить, с каким бы блеском и размахом отмечался этот день в нашей стране, не случись в нашей стране девяностых годов, путча, и черт-те чего еще, все помнят. Однако блеска хватает и сейчас.

Еще в прошлом году, когда никакого юбилея у Октябрьской революции не было, но был юбилей (70 лет) парада, состоявшегося в нашем городе 7 ноября 1941 года, на площади Куйбышева прошел марш памяти. Произнес речь губернатор, на ту пору еще господин Артяков, прозвучал гимн России, вышли колонны. Участники парада были облечены в военное обмундирование военного времени. Мелькали овчинные тулупы и высокие валенки. Погода случилась вполне зимняя, без всякого обмана — минус десять градусов по Цельсия, и ветеранам войны, сидевшим на трибунах, выдали теплые пледы.

Юбилейный парад текущего года посвящен труженикам тыла. «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд», — так говорил мой папа, а ему так говорила его мама, пятнадцатилетней девочкой работавшая клепальщицей на авиационном заводе. Ползала по крыла самолета ИЛ-2, рабочая смена продолжалась много дольше восьми часов, в цехах было холодно, голые пальцы примерзали к металлу. Рукавицы не позволяли выполнять некоторые виды технологических операций, и сотни штурмовиков отправились на фронт с клочьями кожи моей бабушки. И других, разумеется, тружеников тыла.

В десять утра на площади начала работать выставка военной техники. В одиннадцать тридцать первые лица губернии возложили цветы к мемориалу, расположенному в одном из скверов близ площади, затем начался сам парад. Все это время участников парада и зрителей поливал дождь, не особенно холодный, но совершенно осенний. Я была зритель. Всегда интереснее наблюдать за чем-нибудь с изнанки. Поэтому я осталась с обратной стороны площади, на улице Чапаевской. Здесь выстроилось полицейское оцепление – черные дождевики, натянуты капюшоны.

— Сейчас пойдут, — сказал один постовой со вздохом, — и это надолго.

— Минимум два часа, — кивнул головой второй, — труженики тыла, потом военные, МЧС, патриотические клубы и кадеты.

— Что за кадеты? – уточнил первый.

— Какие-то кадеты, — пожал плечами второй, разговаривать было мокро. – После кадетов – техника, а потом студенты. И рабочие. С заводов привезли.

— Со всех заводов России? – вяло пошутил первый. Второй не ответил. Он пристально следил за тем, как я фотографирую парад. Меховая опушка капюшона впитывала дождь, а капли с телефона я периодически сдувала.

— Три с половиной тысячи человек, шутка ли, — согласился второй полицейский. – Страшная прорва. Учти, что после парада состоится праздничный концерт. Посетить мероприятие смогут все желающие.

И полицейский нежно выругался. Наверное, это он был добрым.

— Девушка, — сказал добрый полицейский еще более нежно, — а зачем вы тут стоите почем зря под дождем? И вдобавок фотографируете неизвестно что. Мне это очень странно видеть. И даже подозрительно.

— Я как бы журналист, — сказала я, оправдываясь.

— Журналист, да без зонта? – не поверил полицейский. И даже рассмеялся абсурдности этой мысли.

— Мы, журналисты, ненавидим зонты, — слегка обобщила я.

Добрый полицейский подумал, свел брови к переносице. Через пару минут вернул брови на исходные позиции и пригласил меня под свой зонт. Очевидно, форменного дождевика ему не досталось, а вот зонт – достался. Черный, обширный и прекрасный, мы свободно поместились под ним вдвоем. Я продолжила фотографировать парад издалека. Особое внимание уделила пустующей до поры сцене: металлические разборные конструкции, неподалеку автономная электрическая станция, тянутся провода, лежат в лужах. Задник сцены, просторный банер с лозунгом «Парад Памяти. Запасная столица», не был закреплен снизу, и летал вперед-назад как простынь на веревке, хлопая на ветру. Электростанция мирно гудела, то повышая, то понижая тоны. Все это напоминало смелую инсталляцию и объект современного искусства. Только и осталось, что подобрать подходящее название. Например: «Песни, о которых забывают». Ничего, что такой проект уже воплотил в жизнь австралийский художник Майкл Томас, подвесив высоко в воздухе сто десять пустых птичьих клеток. Из клеток звучат песни пятидесяти птиц, которые когда-то жили в центральном Сиднее перед урбанизацией района.

— Опять простудимся, — доверительно сказал добрый полицейский. – Перед праздником-то чего же хорошего – простужаться.

— Праздника? – неосторожно переспросила я.

— Десятое ноября, — обиделся полицейский и выгнал меня из-под зонтика, — день милиции!

— Ах, виновата! – по-военному извинилась я. Полицейский простил, пустил под зонт обратно.

Тем временем напротив красного здания университета Наяновой выстроились в шеренгу по трое «сотрудники Главного управления МЧС России по Самарской области и военнослужащие 1001-го Спасательного центра МЧС России», — прокомментировал добрый полицейский.

Дождь молотил по пожарно-спасательной технике и вооружению. В брезентовых палатках слева и справа раздавали гречневую кашу с тушенкой и горячий чай. Обещанные кадеты собирались по трое и с аппетитом эту кашу ели. Колонной прошли ветераны десантных войск, судя по голубым беретам и общему задору в рядах. За ребятами из военно-патриотического клуба «Сапсан» проследовали старинные автомобили – такие, как могли бы колесить по военному Куйбышеву. В автомобилях сидели якобы труженики тыла в телогрейках и шапках-ушанках.

Телогрейки и шапки-ушанки были не у всех тружеников тыла. Моя, к примеру, бабушка, клепальщица пятнадцати лет, неохотно рассказывала о том, как они заворачивались в скатерти, одеяла и всякие такие не очень подходящие для прогулок материалы. Особенно плохо было с обувью, пытались что-то шить из ковров, но ковры еще в сорок первом сменяли на еду. А когда на завод приезжали военные, все работники цехов им ужасно завидовали, потому что они были в нормальной одежде, меховых шапках, и выглядели очень нарядно. Армия все-таки одевала своих солдат. А тружеников тыла не одевала. А седьмого ноября сорок третьего года бабушку премировали банкой варенья, у нее хранилась вырезка из газеты: ее черно-белый портрет и банка варенья в руках.

— Не хочу я что-то праздничного концерта, — сказал добрый полицейский, — сколько можно, а? Праздновать. Вот вы, журналисты, как считаете?

Я напряглась. Нелегко отвечать за нас, журналистов.

— Вообще я приветствую военно-патриотические мероприятия, — начала осторожно, — мне кажется это необходимым, причем не только для воспитания молодежи, но и для поддержания правильных настроений у работоспособного населения.

— А какие это – правильные настроения? – укоризненно сощурился добрый полицейский.

— И если в поход труба позовет, мы все встанем в строй, и все пойдем в священный бой, – нестройно спела я, — встань за веру русская земля!

Полицейский посмотрел на меня с оттенком уважения.

— Если в этом смысле, — одобрительно кивнул, — тогда и я поддерживаю. Но концерт – это уже слишком. Сегодня ведь и праздника никакого нет. А вот десятого ноября – есть. – Губы полицейского растянулись в улыбке. – Я вообще верю в десятое ноября, — закончил он серьезно.

И мы молча наблюдали за парадом с обратной стороны площади. И верили в то, что праздничный концерт не будет длинным. Люди вообще чаще всего выбирают — верить во что-нибудь. Вот так все банально. Верят в богов, чтобы не бояться смерти. Верят в любовь, чтобы веселее казалась жизнь. Верят обещаниям своих возлюбленных, потому что это ведь возлюбленные. Верят в мировую гармонию и справедливость, потому что невозможно же просыпаться каждое утро, если без гармонии. А вот в коммунизм уже не верят, хоть эта утопия ничуть не хуже любой другой.