Еще один ветеранский рассказ. Сын ветерана пришел на встречу со стопкой школьных тетрадок в клетку, старого образца. Такие, зелененькие обложки, на последней странице — таблица Пифагора. В тетрадках его папа записывал "дневник войны", сам так назвал. Закончил за три дня до смерти, — сказал сын потрясенно, — будто и держался только, чтоб дописать. Остроугольные рукописные буквы, четко выделенные абзацы, отступы. За безукоризненно грамотными строками не то что бы вставала война во всей своей безжалостной сущности, она там просто была.
День рождения сына стал для Ивана Петровича Лопатина днем смерти любимой жены, умерла родами, такое горе. В доме кроме младенца, которому дали модное имя Максим, было еще трое детей – девочки. Старшая, двенадцатилетняя Маруся, приняла на себя обязанности матери, для чего даже пришлось на год оставить школу.
Жила семья в Белоруссии, в небольшом городке Гомельской области. Окончив девятилетку, Максим пошел учиться в Минский педагогический институт имени Горького, бывший учительский. Жизнь была тяжелая, трудовая, работал ночью сторожем на колхозном рынке, утром – почтальоном, успевал на лекции и практические занятия. В июне сорок первого года проходил практику в одной из школ, уже двадцать второго июня прибыл на спешно организованный призывной пункт, был отправлен, как человек с образованием, во Второе Ленинградское военно-пехотное училище.
Помимо обычных тягот курсантской жизни к Максиму привязался тиф — три месяца находился в тяжелом состоянии, к учебе вернулся похудевшим до неузнаваемости. Да и узнавать-то его было некому – весь первый набор курсантов уже воевал, Максим подозревал, что в живых уже оставались немногие.
В январе сорок второго года курсантов выпустили из училища, одели в новое обмундирование, фуражки с красными околышами, выдали красноармейские книжки. Команда, состоявшая из ста свежеиспеченных командиров РККА, была направлена в стоявшую на переформировке стрелковую дивизию. Так Максим Лопатин начал службу командиром минометного взвода в батальоне, в котором ему пришлось пройти всю войну.
Во взводе, подчиненном ему, почти все бойцы были старше тридцати лет, солидные, взрослые мужчины. Максим себе их называл: дядьки. Поначалу было непривычно командовать людьми, большинство из которых были в два раза старше. Проводились марш-броски по двадцать-тридцать километров. Минометчик несет на себе тяжелый груз, трудно даже представить. Часто Максим забирал у уставших солдат ствол миномета, нес полдороги сам, потом помогал другому. Солдаты это видели и ценили. Через несколько месяцев вместе всем взводом и погибли… Выжил только Максим.
Еще летом сорок первого года была написана песня «Два Максима», которая «так-так-так, говорит пулеметчик, так-так-так, говорит пулемет», и очень полюбилась советским солдатам, особенно, конечно, пулеметчикам. Максим Лопатин, неожиданно совпав именами с героем песни, получил уважительное прозвище «два Максима», чем очень гордился.
В начале октября сорок второго года дивизию высадили ночью на станции в районе Камышина. Прошли примерно три километра до ближайшего леса. Там ждали колонны грузовиков. Погрузились на машины, двинулись вперед. Через реку — горящий Сталинград. Все ждали, что повезут к переправе, но колонна остановилась на левом берегу. Командир полка собрал командиров подразделений, был получен приказ — сменить остатки танковой бригады, державшей оборону на берегу. Через каждые триста метров стояли у кромки воды танки, пехоты не было. Встали в обороне.
От Максимова полка ушел в десант второй батальон. Продержались на правом берегу двое. Из этого батальона выжил только один боец. Раненый, он сумел доползти до берега Волги и поплыл по течению, пока его не прибило к левому берегу. Восемнадцатого ноября полк подняли по тревоге и перебросили на переправу у Черного Яра.
Все паромы и берег Волги были забиты тыловыми машинами, обозами, артиллерией. Машины сбрасывали с паромов в воду и танками расчищали дорогу в реке, чтобы дать возможность погрузиться полкам дивизии. Образовался жуткий затор. Наконец вошли в прорыв из района Шабалино. Тут и началась для Максима настоящая истребительная война. На его глазах погибали в бою сотни людей, замерзали насмерть на ночевках в снегу.
Страшный бой состоялся на реке Мышкова. В начале декабря ночью получили приказ срочно совершить сорокакилометровый пеший марш и занять позиции в районе совхоза «8-е Марта», в 800-х метрах от реки Мышкова. Бойцы бежали всю ночь по снежной целине, преодолевая эти сорок километров. Заняли оборону утром вдоль дороги, вырыли на обочине норы из снега. Минометы поставили в пехотных порядках. Мин было очень мало, сколько мин можно на своем горбу утащить?.. И еще бегом. Метель, мороз градусов под тридцать. Рядом ни балки, ни оврага. Степь.
Потом в атаку на солдат пошли танки. Десятки танков…
Батальонные пэтээровцы успели сделать несколько выстрелов по танкам и были. Не было возможности отойти назад. Танки окружали со всех сторон. Их гусеницы были красными от крови. Те, кто пытался подняться и бежать, были сразу убиты очередями из танковых пулеметов. Противотанковых гранат у бойцов почти не было, маскхалатов не было. Голая, ровная как стол степь. Максим лежал среди раздавленных людских тел и ждал, когда и его настигнет смерть.
Но дали залп русские «катюши». Подтянулась артиллерия, открыла огонь по танкам, остатки Максимова батальона лежали на снегу среди немецких танков. За два дня до этого боя батальон был солидно пополнен и доведен до полного списочного состава: почти пятьсот человек. Из боя вышло восемьдесят солдат и командиров, почти все раненые, контуженные, обожженные. Выжившие в том бою еще долго не могли прийти в себя и поверить, что сегодня смерть их миновала и пощадила… Максим был даже не ранен, чуть не единственный из участников сражения.
Серьезно ранило его в боях между Ростовом и Таганрогом. Поднимал стрелковый взвод в атаку, а немецкий пулеметчик не промахнулся, две пули попали в ногу. Командира погрузили в сани, привезли в госпиталь. Через трое суток только появился медицинский персонал. Оказали первую помощь раненым бойцам. Почти два месяца Максим пролежал в ростовской больнице. А потом его, еще окончательно не выздоровевшего, выписали с формулировкой: «Направляется на долечивание при части».
Войну Максим закончил под Кенигсбергом. Закончил героически – часть стояла в одной из местных небольших деревушек, Максим проснулся первым, решил использовать неожиданно образовавшееся свободное время с пользой – умыться, направился к колодцу системы «журавль» и увидел на склоне направляющуюся к неизвестной цели колонну немецких грузовиков. Бросился к орудиям, открыл прицельный огонь, разбудил однополчан, не прошло и часа, как транспортная колонна была уничтожена, Максим получил ранение в обе ноги, был отправлен в госпиталь и радостную весть о Победе получил там.
Сестры Максима были эвакуированы в Куйбышев, и так получилось, что послевоенную жизнь семья начала здесь. Долгое время пропавшим без вести считался отец, Иван Петрович, только через десять лет получили информацию о его гибели. Оказалось, был убит в первый месяц войны.
Максим Иванович Лопатин окончил-таки педагогический институт, трудился преподавателем математики и физики в школе и техникуме, воспитал двух сыновей, одного из них назвали Максимом. «В честь пулемета», — шутил отец. Или не шутил.
Впервые опубликовано в Самарской газете.
