Цены на еду ломятся вверх, в Самаре с особенной скоростью – за один апрель стоимость социальной продуктовой корзины возросла на 9%, это второе место в стране. Перестали ли горожане есть, выясняла редакция «Новой в поволжье», с чем и посетила продовольственные магазины разного ценового диапазона.
Гастрономический бутик расположен на том самом месте, где когда-то существовал один из первых в Самаре новомодных универмагов: конец семидесятых, редкие проволочные тележки, кабачковая икра, отдельно выбрасывают сыр в вощеной бумаге и масло в такой же, карандашом вес в граммах. Универмаг повидал на своем веку – и график завоза колбасных изделий, и талоны на сахар, и детское питание Bledina, и а вот теперь тут странное образование, гастрономический бутик.
Помещение оформлено полками, стойками, холодильниками и прилавками так, чтобы сразу было понятно – здесь нет горчицы дешевле шестисот рублей, а если такая случайно затесалась, то продавец ее элегантно спрячет. У окна столики на тонких кривых ножках – можно выпить кофе, вот есть упаковка за 7500 рублей. Мягкие диваны. Полукресла ждут. Зал пуст, и даже акция «при покупке 60-ти бутылок вина скидка 20%» проходит без покупательского ажиотажа.
У хамона на кости, принаряженного то ли уткой, то ли просто, толпятся продавцы-консультанты. Белые рубашки, бейджи. В тоске вспоминают покупателя недельной давности. Мощный мужик, приобрел целого хамона, да еще с подставкой и специальным острейшим ножом. 14 500 рублей как одна копеечка, не моргнул глазом.
Крутобедрые нарезальщицы сыра тасуют баночки с йогуртом по цене от двухсот тридцати рублей за корытце. Кисло обсуждают немецкий сайт знакомств. Оказывается, оттуда могут выгнать за плохое поведение. Вот одну выгнали, Светку. Она плохо отвечала на письма женихов, ей так и сказали: нелюбезно. По-немецки, но она поняла. «Я почему хочу уехать, — объясняет первая нарезальщица, — чтобы в этом быдле не кувыркаться. Быдло же, девки! Два дня по Холидей-инну таскалась, чтобы кого из участников конгресса подцепить. Какая-то там глупость электрическая. Наконец, схавала одного. Пиджак, брючки, запонки. Ноги два раза помыл. Специальной пудрой потом посыпал. Уходил, пятьдесят евро сунул под пепельницу, быдло».
Среди аксессуаров выделяются этикетки для подписывания винных бутылок в личном погребке за восемьсот рублей набор.
Главпродукт — это уже не гастрономический бутик. Главпродукт, он попроще. Но тоже вполне — под завязку набит итальянскими спагетти по цене триста рублей упаковка, региональным оливковым маслом; часть залов отведена для органических продуктов, будто все остальные неорганические.
Женщина (очень нарядная, вся блузка в стразах и бантиках с жемчужными сердцевинами, красные блестящие шорты, рыхлый живот и сухие ноги) истово роется, перевалилась через бортик прилавка, в мороженых тигровых креветках, роется и говорит, задыхаясь: «Петровы вообще обалдели, звать вместе с нами Губановых! я с Губановыми на одном поле срать не сяду!»
Ее спутник, судя по искрящимся ненавистью глазам, муж с большим стажем, незаметно и яростно ощипывает стразы с супругиной спины, и даже откусывает пальцами одну жемчужину, она катится, звеня и подпрыгивая, как это и принято у нас.
И с каждой оторванной стразиной, с каждой звенящей жемчужиной его темное лицо светлеет и на нем медленно проступает улыбка счастья.
Мужчина с красным отечным лицом не счастлив. Он напряженно кричит в трубку, что не станет покупать овечий сыр, и мягкие бумажные полотенца не станет, и на бальзам от выпадения ему плевать, и вообще, он уходит сейчас к чертям собачьим.
И уходит к чертям собачьим, идет мимо открытой витрины-холодильника, изобильно бугрящейся овощами-фруктами. Нарядные своей синевой баклажаны, породистая клубника, глянцевая черешня со вкусом воды и какие-то неописуемые дары Тайланда без нормальных имен.
«Я клубнику жарю на оливковом масле! — хвастается дама, туго стиснутая шелком, — а потом ее подаю с черным перцем в креманках!»
«А я клубнику фарширую сыром и фисташками!» — не отстает ее спутница, вся в белом и прозрачном, на поясе – золотой ремень.
«А еще можно сварить ягодную пасту! Дети так хорошо кушают! Взять пятьсот граммов муки из твердых сортов пшеницы…»
«Подать телятину под клубнично-лимонным соусом!»
«Гранатовый нектар с анисом!»
«Морская соль с острова Лесбос!»
«Вяленые томаты без соли!» — продолжается перекличка.
Работница Главпродукта, сжав челюсти, распечатывает штрих-коды как прокламации.
Супермаркет Пятерочка встречают штабелями пачек гречки и пшена, без лишнего снобизма выложенных непосредственно на полу. На пшено – скидки. Небольшая лужа молока имеет очертания Африки. Продавщица с коричневым от отвращения к труду лицом теснит мокрые пакеты кефира – они мешают мокрым пакетам со сметаной. Туалетная бумаги без втулки соседствует с «белизной» по 19 рублей.
Старушка в синей юбке понижает голос и просит просроченного творога по сниженной цене. Просроченный творог продавать нельзя, но продают — по просьбам трудящихся и пенсионеров. Еще есть уцененные курицы, расслаивающиеся под полиэтиленом, и сельдь в плоских тазиках, издающая странный запах даже в запакованном виде. Все в порядке, будто бы говорит старушка синей юбке, в Швеции вообще квашеную селедку едят, никто не умер. По крайней мере, от селедки.
Грузная женщина в панаме и теплых войлочных сапогах поддерживает грузную дочь. Та пьяно покачивается, не фокусирует стеклянного взгляда на предметах, иногда начинает выкрикивать птичьим голосом птичьи неразборчивые слова. Мать укрощает ее, уговаривает. «Ты знаешь, какой у меня план? Я вот сейчас тебя в больницу сдам, потом заеду на кладбище к бабушке, а потом сразу в бухгалтерию ПЖРТ, пусть сделают перерасчет за три дня, что не было холодной воды, а еще составят смету на потолок…»
Говорит, одновременно набивая корзинку бакалейной чепухой – пряники, сушки, карамель без фантиков, бедные вафли россыпью. «Воду покупать не будем, там из крана идет прекрасная вода, спустишь, чтобы похолоднее… А колбасу нельзя, колбасу тот раз не взяли…».
Внезапно багровеет, со лба капает пот. Худая узбечка заботливо обмахивает женщину пачкой риса. Поля панамы взлетают и опадают. «Ничего, это ничего, нам еще в диспансер ехать, наркологический, это за город, вот есть ли льготные автобусы загородные, мне интересно…».
Уходят, цепляя полки и руша мыло «земляничное», и «ланолиновый» крем для рук.
Компания женщин суетится вокруг кондитерских изделий. «Торт и бутылку шампанского!» — «Тамара Петровна приносила две упаковки пирожных и кувшин вина» — «Знаем мы ее кувшин! Полбутылки красного разбодяжила, и делов» — «А Марья Степановна выставляла коньяк» — «Это она у мужа конфисковала» — «Может, еще безалкогольного пива? Для тех, кто за рулем» — «Таня! Ты вот сама представь себя за рулем! Ты бы хотела безалкогольного пива?»
Румяная кассирша докладывает по телефону, очевидно, руководству, что она ни в чем не виновата, та баба просто настоящая сумасшедшая, ее знает весь район, она развлекается тем, что пишет жалобы в книги, сочиняя самые невероятные истории, и что придет в голову, неизвестно. «И это нам просто не повезло, что у нее психический приступ случился именно здесь…». Руководству про приступ неинтересно, и кассирша длительно выслушивает из трубки что-то, судя по всему, неприятное.
У служебного входа две огромные фуры разгружают жилистые мужчины в тренировочных штанах. Пакет сахара лопнул, пологими сладкими холмами интересуются местные птицы – все больше воробьи да голуби, хоть есть и большая ворона, свысока взирающая на сизую мелочь.
И да, Самара ест, не всегда седло барашка, иногда творог с истекшим сроком действия, и пьет ко всему прочему воду из-под крана, но это как раз ничего страшного, Самара так делает всегда, и – ничего.