О настоящих и ненастоящих онкологах, и о том как переубедить своего врача
Но сначала об Анджелине Джоли.
Той весной, когда голливудская звезда рассказала всему миру, как она обновила себе грудь, мы всем нашим маммологическим отделением на неё страшно обиделись. Нам казалось очень несправедливым, что мы тут в онкоцентре проходим лечение, борясь с реальным заболеванием, а она там, вдалеке, совершенно здоровые ткани удаляет.
А сейчас, спустя время, я поняла, что испытываю благодарность к этой мудрой женщине и талантливой актрисе. Да, она сделала превентивную операцию, пытаясь заранее избежать угрозы рака. Да, она рассказала об этом всем и призвала женщин не бояться последовать её примеру. И в те недели, когда между мной и доктором шёл длительный спор — попытаться оставить мою грудь на месте или резать всё к чёрту, не дожидаясь перитонита, я конечно, отстаивала свою точку зрения, но подспудно уже готовилась и к радикальному удалению.
Я ходила по магазинам, приглядывалась к постоянным и временным имплантам молочных желёз, рассматривала специализированное бельё и восторгалась красотой купальников для тех женщин, кто пережил полную мастэктомию. А самое главное, что я заготовила себе правильную речь и победную улыбку. Я уже представляла, что в тот момент, когда кто-то начнёт выспрашивать, «А как это, жить с удалённой грудью?», я буду скептически морщить лоб и недоумевать в ответ: «Да вы, оказывается, не в тренде, сейчас все так делают, это же модно, это как у Анджелины Джоли».
Но, впрочем, вернусь к российским реалиям. И к своему второму онкологу-врачу, к своему хирургу.
В тот день, я помню, я даже не стала ничего из происходящего записывать. В тот день я могла только громко ругаться. И обычно спасительная ночь не помогла. Голова была в тумане, мысли метались, а я разрывалась между двумя решениями, – то ли доктора менять, то ли смириться с его словами. Наш вечерний разговор он начал с фразы «Будем делать полную мастэктомию».
Мастэктомия — это удаление груди. Правильнее сказать, молочной железы, конечно, но суть от этого не меняется, и я к этому совершенно не была готова. В общем, он что-то бубнил, смотрел на меня безжизненными глазами скучающей акулы, а я, слушая его слова, пыталась осознать происходящее.
Конечно, я уже обсуждала и с родственниками и с друзьями, что, возможно, мне сделают не лёгонькую операцию, удалив из разреза лишь опухоль, а могут и всё оттяпать, но это же я так, теоретизировала. Ведь наш предыдущий разговор более шести месяцев назад начинался с диагностирования, что опухоль у меня небольшая, стадия вторая начальная, и потому операция будет, несомненно, органосохраняющей. Хотелось понять, для чего же мне полгода мучили организм химией, травили ядом почки, печень, желчный, желудок и заглушали болью мысли и мозги, чтобы потом объявить приговор худший, чем до начала лечения.
Я пыталась что- то мямлить, он смотрел мимо меня и всеми фибрами демонстрировал, что ему совершенно некогда. Лишняя я в его кабинете, лишняя, нет у хирурга на меня времени. Пошла. Долго и бестолково ходила по улицам, пытаясь через ноги выбить накатившее настроение, звонила всем подряд, кричала в трубку, какой нехороший человек мой хирург, и как я была права, не доверяя убийцам в белых халатах.
А потом в платной клинике сделала по собственной инициативе дополнительные УЗИ и маммографию. И оба специалиста были благосклонны, говорили, что и до того маленькая опухоль уменьшилась ещё в два раза, увеличенный лимфоузел вообще загадочно исчез, и регресс болезни на фоне химиотерапии существенен и заметен.
Конечно, сразу захотелось поделиться радостью, поэтому вызвонив Зою, вытащила её в кафе. Пили пиво, рассуждали, что надо бороться за своё здоровье и свою жизнь самостоятельно, перепроверяя диагнозы врачей по два, три, а то и четыре раза. Воодушевлённая разговором и бокалом тёмного напитка, позвонила хирургу на сотовый и снова услышала: «Я буду делать полную мастэктомию». Как в холодный омут окунул. Пива больше не хотелось, и Петербург снова стал привычно серым с низким свинцовым небом и строгой мрачной архитектурой. Лишь в конце короткого разговора, голос его стал, наконец-то, похож на человеческий и он устало сказал: «Хорошо, приезжайте утром в понедельник, я ещё раз вас посмотрю».
Онкологическая больница расположена за городом, мне от дома, с пересадками на метро и маршрутке, полтора – два часа пути. Ехала, прижав к груди заветные маммограмму и УЗИ, дождалась приёма к хирургу, и снова услышала искомое: «Полную мастэктомию». Понимаю, что уже истерю, а в голове единственные мысли о том, что он издевается. Зачем же я тащилась в такую даль, чтобы услышать всё те же старые и противные слова?
И я тупо таращила на него свои глаза, он так же старательно смотрел на меня, его очки противно блестели, мои, скорее всего, тоже. Он опять устало вздохнул: «Ну, если уж вы так держитесь за свою грудь, я попробую сделать резекцию опухоли». И я что-то забормотала, затараторила, залепетала и выдала ещё множество звуков, основной смысл которых сводился к мысли: «Ну что вы, я же и не настаиваю, я вам полностью доверяю».
А сама быстро, быстро пятилась к двери, чтобы он не успел передумать. «Но я не обещаю, — крикнул он мне вдогонку, — готовьтесь на госпитализацию на десятое октября». Ну что же, значит у меня три дня, чтобы сдать необходимые анализы, решить текущие вопросы на работе и собрать больничную сумку.
