Первая.
Утро началось совершенно обычно, я уже привыкла за последний год, или уже два? Будильник я ставлю в один день шесть ноль-ноль, в другой на пять-тридцать, чтобы успеть вымыть и уложить волосы. Надо, наконец, что-то придумать, коротко остричь, распрямить, сейчас избавляют от кудрей. Но пока ничего не делаю, и через утро застреваю на полчаса с феном и горой укладочных средств. Особенно подводит гель-спрей – он выбрызгивается с опозданием, и именно в момент, когда ты смотришь, не засорилось ли отверстие. Уж сколько раз это происходило со мной, а я все попадаюсь и попадаюсь, вот и сегодня тоже – пришлось бегать с ватным тампоном в заваренном чае, если появлюсь в магазине с красными кроличьими глазками – девчонки замучают вопросами.
Они и так-то еле сдерживаются, желают научить недалекую начальницу жизни, недавно Майя, наводя порядок на прилавке с антикварными открытками, проговорила внушительно:
— Вы как хотите, Елена Станиславовна, а так нельзя. Вы себя бы пожалели, вот что я скажу.
Я посмотрела на нее поверх стопки книг, хотела обновить к Рождеству центральный стенд, промолчала. Маленькая отважная Майя, я даже примерно представляю себе, что она может сказать ещё:
— Ничего не поздно исправить. Вы сильная женщина, вы успешная женщина, талантливая, просто немного растерялись.
Я остановлю её движением руки, выйду из зала в свой кабинет, это маленькая комната без окон, во время ремонта просто выгороженная из общего помещения, втиснула сюда любимый стол, стул и Цветок в горшке, не знаю названия, но он со мной давно.
В семь часов я бужу сына, в семь тридцать – дочь, они съедают индивидуальные завтраки, забирают ежедневную сумму карманных денег и произносят «ну все, пока», а могут и не произнести. Большие дети, пятнадцать и тринадцать лет, опасный возраст, а какой неопасный? Игорь встает в восемь, слабо кивает головой и занимает ванную надолго. По пути он может спросить, разглядывая орнамент на обоях, заплатила ли я транспортный налог. Подозреваю, он дожидается моего ухода, ловит ухом среди плеска воды щелчок закрывающейся двери, чтобы заварить себе зеленого чая и выпить с сушками, но уйти я могу, только дождавшись Настю Петровну.
Это приходящая медсестра, она сама представилась так: Настя Петровна, женщина лет сорока с лишним, нос такой уютной картошечкой и пухлые щеки.
— Доброго утречка! – прошептала она и сегодня, расстегнула рыжее пальто, развязала павлово-пасадский платок в красных розах на черном фоне, — как наша мамочка ночевала?
Наша мамочка – это мамочка Игоря, правда, она сама уже не помнит этого.
— Спала нормально, просыпалась раза два всего, водички попила, и все, — доложила обстановку я, раздумывая, что надеть, и не надо ли погладить серые брюки. Хотя какая разница, что наденет нелюбимая жена, использующая запрещенные приемы один за другим.
Вторая.
— Алло, алло. Я здесь, я слушаю. Только давай договоримся. Не надо начинать снова, хорошо? Я просто положу трубку, и мы поссоримся. У меня в детстве была любимая пластинка, «Алиса в стране Чудес», с песнями Высоцкого. Я ее обожала, слушала раз по пять в день. И вот мою пластинку заедало все время на одном и том же месте: «вот утонешь в собственных слезах, будешь знать, вот утонешь в собственных слезах, будешь знать…», тогда веселило, а это ведь был точный прогноз. Так и ты, заладила одно и то же, по кругу: он женат, что ты наделала, он женат, что ты наделала! Подумала бы для разнообразия, что я и так сижу днями и размышляю над тем, в какой аттракцион превратилась моя жизнь, я бы его назвала — центрифуга… Сюрприз, говоришь? Тоже подходит. Особенно веселым сюрпризом оказался такой, что мадам забрала его мать к себе, нянчиться с её сенильным слабоумием, выкрала тайно из дурдома.
За городом где-то был дурдом, вот какая тебе разница? Важно то, под каким девизом все это проделалось: матери лучше дома, с родным сыном, с любимыми внучатами, такой был ответ на собранные им в два больших чемодана вещи и краткую информацию о том, что к маю ожидается ребенок.
Старуха абсолютно безумная, она раз в год вспоминает, как ее зовут, да и то — не каждый. Мадам наняла сиделку, ходит какая-то санитарка, меняет старухе подгузники.
Ничего не ясно, Игорь вчера привез мне денег, заплатить квартирной хозяйке, конечно, мне не по карману это жилье, сумма аренды ровно на пять тысяч рублей больше моей зарплаты. Ты прекрасно знаешь, о чем я раньше думала.
Первая.
День продолжался, как обычно, в магазин я добралась уже к половине десятого, по пути заехав в прачечную и забрав постельное белье, поднесла пакет к носу и вдыхала больше минуты чудесный аромат стирки. Когда мы только поженились, еще до рождения дочки, я меняла простыни каждый день, мы любили заправлять новые, хрусткие, чуть подкрахмаленные, падали в них, разбрасывая одежды хаотично, ничуть не беспокоясь насчет сложить аккуратно рубашку и повесить платье. Игорь тогда еще позволял называть его Гоша, он увлекался фотографией, все эти кюветы, закрепители-проявители.
Из свадебного путешествия в Ригу привезли единственную вещь – купили в комиссионном магазине фотоаппарат Nikon. И вот устраивали эротические фотосессии – сейчас бы это называлось так, а раньше названия не было, просто я размещалась изящно по своим понятиям в свежих простынях, и через небольшое время дорогостоящий Nikon неизменно оставался в одиночестве. Одну мою фотографию – с ярко подведенными темными губами, чуть припухшими узковатыми глазами и надписью вокруг сосков: собственность лейтенанта Ушакова – он носил с собой в бумажнике, я обнаружила случайно, была тронута.
Сейчас в его бумажнике никаких фотографий, один раз, вешая его твидовый пиджак в шкаф, черт попутал меня забраться в карман, обшарила оба наружных и неглубокий внутренний, там лежали два билета на какой-то спектакль, скомкала в ладони. Надо же, подумала, какая его лимитчица высококультурная: театры, вернисажи, выставки современного искусства.
Вторая.
— Можно сказать, юбилей – ровно два года назад мы отправились в эту несчастную гостиницу, Игорь сказал, чтобы я добиралась одна, и мы как шпионы, сели в одну электричку, в разные вагоны. Меня ужасно трясло, настоящий озноб, и зубы стучали друг о друга так громко, что это было слышно соседям по деревянной лавке в вагоне.
Старушка со смешной собачкой сидела напротив, она тронула меня за плечо своей сухой лапкой, и спросила, хорошо ли я себя чувствую.
Ничего даже не смогла ей ответить, так тряслись губы. Конечно, я знала, что поступаю как-то не так. Но я себя уже тогда научилась обманывать, я говорила: один раз, один раз, разве я не заслужила?
Обычная придорожная гостиница, такие, по-моему, еще называются «кемпинг», двухэтажное срубовое строение. Толстые бревна хорошо пахли– нагретой землей и травой, такой вот простой сорной травой под солнцем. И день был очень какой-то цветной, настоящий летний, мы поднялись по лестнице, горничная как раз закрывала дверь комнаты и ласково спросила, не принести ли нам штопор — Игорь держал в руках бутылку вина.
Но мы как-то испуганно и сразу отказались, в номере я села на маленький мягкий стульчик, вроде пуфика, и стала держать колени руками, чтобы они не прыгали. Он не выпускал бутылку из рук. Немедленно начал ее откупоривать, перочинным ножом от своего брелка для ключей, это были ключи от дома – откуда же еще.
Нечаянно полоснул себе по ладони, рассек ее очень глубоко, кровь сразу залила и манжет голубой рубашки, и сам рукав, и капала уже на пол – дощатый пол. Я кинулась к нему и неожиданно для себя стала на колени и принялась слизывать эту кровь, просто не знала, что делать, никаких бинтов и ваты у нас не было, да и не могло быть.
Кровь была удивительно не горячая, какой-то вполне комнатной температуры, сколько прошло минут, может быть, десять. Понемногу кровотечение остановилось, и мы кое-как залепили ранку мокрой бумагой, разорвали салфетку. Я подняла голову, мои губы были липкие, он наклонился и поцеловал меня.
Он целовал и целовал меня, и мне казалось, что мы становимся чуть не родными братом и сестрой, матерью и ребенком, потому что у нас теперь общая кровь. «Я никогда не сумею отказаться от тебя» — вот что он мне сказал в тот день.
Первая.
В магазине было много дел, как и ежедневно, тем более, что именно в тот день должен был явиться каминных дел мастер – мы решили реставрировать старинный камин, до этого зашитый деревянными панелями, раз уж концепция магазина включает чаепития читателей и обсуждение литературных тем, то почему бы и нет. Правда, зажигать его нам никто не позволит, никакая пожарная инспекция, но есть такие искусственные угли, они очень убедительно тлеют. Девочки горячо настаивали еще и на буфете с пирожными и конфетами, но тут необходима большая работа с санэпидемстанцией, и я обещала после нового года заняться этим важным вопросом.
Приняла чудесного Михаила Юрьевича, прелестный совершенно старичок, приносит несколько раз в месяц книги из своей библиотеки, каждый раз немного грустит и скрывает это. Прекрасные подписные издания, сегодня выложил один за другим собрание сочинений Гюго, 1956 года, в пятнадцати томах. Майя принесла минеральной воды – ни чай, ни кофе М.Ю. не пьет, мы немного поговорили, и он традиционно поцеловал мне руку твердыми сухими губами.
Набравшись положительных эмоций, рискнула позвонить домой, трубку взял сын, буркнул что-то неразборчиво и сразу же передал Насте Петровне, она охотно поговорила со мной, вполголоса сказала, что у «мальчика гости, немного шумят», я только вздохнула. Как я могу объяснить милейшей Насте Петровне, что жизнь песочным кексом рассыпается у меня в руках, уже рассыпалась, и всюду крошки, крупнее или мельче. Когда это произошло, есть ли разница. Наверное, в тот момент, когда я высадила «нашу мамочку» из собственного автомобиля перед подъездом на скамейку, а сама в бешенстве отмывала салон с хлоркой. Надо было перевозить ее в памперсе, конечно, сама виновата.
Она боялась нового места, лежала на полу, около радиатора, свернувшись креветкой. Только иногда присаживалась на корточки, взмахивая руками, как бы пытаясь взлететь. Ее странные речи, полностью на выдуманном ею языке, такие гортанные, тревожные звуки. Холодный взгляд дочери. Ее слова: «ты хитрая, я и не предполагала»
Настя Петровна сообщила, что заезжал домой Игорь, переоделся и выпил чаю. «Переоделся? — удивилась я, — во что же? Во фрак?» Не смогла удержаться от сарказма. Не знаю, добросовестно отвечала Настя Петровна, только давешние штаны и свитер кинули на полу, я уж переложила в грязное.
Поблагодарила, с хронической болью подумала, что лимитчица опять пригласила его поучаствовать в светской жизни, вот тебе и смена костюма. Каждый день ожидаю, что будет менее больно, менее страшно, но это не происходит пока.
Вторая.
— Да, представь себе, пошла и записалась на аборт, это сейчас проще, чем что угодно, этих гинекологических клиник полно. Все гостеприимно распахнули двери, позвонила и пошла, сразу высосали крови пару пробирок, но каких-то маленьких, как игрушечных. Заполнили историю болезни размером с почтовую марку, пересчитали деньги, «а картой можно расплатиться?»
«К сожалению, сегодня нет, у нас барахлит интернет… тра-ля-ля…» А я и спросила-то просто так, хотела поговорить с этой доброй женщиной-врачом, без белого халата, в розовом комбинезоне с красивым кожаным поясом. Спустила голые ноги с удобного, нехолодного кресла, которое опускалось-поднималось само, как космический тренажер. Спросила очень глупо: «а может, не надо, доктор?». «Это ваше решение, — она посмотрела в окно, не на меня, — еще есть время подумать»
Прошло трое суток, наступило утро того самого дня, и я начала ему звонить. Захлопнула входную дверь, дорогой, застегнула шубу, закрыла замок, милый, спускаюсь по лестнице, иду по тротуару, выворачиваю в проулок, сажусь в автобус, солнце мое. Слышишь, моя любовь, как гремит инструментами медицинская сестра, — вела репортаж ему из малой операционной, так она там называется — малая. Рассказывала пункт за пунктом, что вот это я сняла, это я надела — белую рубаху с завязками на шее, белые бахилы до колен.
Зубами вцепилась в резиновый жгут, что мне повязали на предплечье, развязала, спрыгнула в белых бахилах на кафельный пол. Ходить в них неудобно, это точно. Только лежать, подняв ноги.
Собралась и ушла. Шарф забыла в палате, плевать. Добралась до дому, от нервного, что ли, перенапряжения заснула мгновенно. Проснулась часа через три. Набирала его номер, раз двести. Или пятьсот. Не брал трубку, я решила, что разозлился, обиделся, все такое. А потом трубку подняли. Но ответил не он. Другой мужской голос.
Первая.
Более-менее спокойно проработала до обеда, составляла для партнера аналитическую справку, наводила виртуальный порядок на сайте, давно нужно найти человека со вкусом на эту работу, а то убивает минимум час в день, а я этого позволить себе уже не могу.
Вместо обеда сжевала несколько славных маленьких мандаринов, угостила Вера Ивановна, наш приходящий бухгалтер. Волшебно запахло сейчас же елками, новым годом и новым счастьем. Потянулась за мобильником. Он звонил. Простой звонок, такая трель.
В это момент в кабинете без окон все еще стояла Вера Ивановна, ее полное гладкое лицо хранило милую улыбку, она была довольна, что вот угодила своими мандаринами, развеселила унылую начальницу.
Она с любовью смотрела на меня, как я иду к столу, сплошь заваленному документами, томами книг, блокнотами, ручками и карандашами непременно с ластиком на конце, как нащупываю трубку, раскрываю ее и произношу удивленно: «Да, я слушаю тебя», потому что увидела определившийся номер Игоря, а Игорь мне последний раз звонил чуть не год назад.
Она неожиданно ловко поймала выпавшую из руки трубку.
Однако, реакция – еще подумала я, оседая на пол.
Третий.
Граждане! Граждане! Товарищи, господа, разошлись быстро, ну!.. Пропустите, мать вашу, мне работать надо, все нах отсюда живо! Двигай, бабка, что стоишь, как неродная? Челюсть обронишь, курва старая! Пропусти, тебе говорят! Чего зенки-то вылупила, никогда не видела, как с крыши башкой вниз падают? Десятый этаж без парашюта — это да… Окончательный диагноз. Вот теперь мы и имеем… имеем мозги радиусом три метра… Молодой мужик, смотрю, и одет прилично, знаю такой костюм, насмотрелся, тыщи три баксов тянет, как минимум… Тут и часы должны неслабые быть, а они и есть. И что не жилось-то, не понимаю, с жиру бесятся, олигархи херовы, в своих шестисотых с чемоданами бабла и телками, а ты попробуй как мы, за каждую копейку чтобы в драку, за каждый вдох чтобы давиться… Это у него, телефон, что ли запел? Так, молчать всем, нах, я отвечу.
— Аллё, гражданочка, это старший лейтенант полиции Ковалев…
