Я хожу на работу через Сретенский бульвар. Точнее, ходила. В конце прошлого года его закрыли на ремонт. Зимой еще пара-тройка рабочих вялотекущую деятельность изображали, а весной — уже абсолютная тишина, безлюдность и никакого движения. Оцепили бульвар со всех сторон колючей (чуть не написала проволокой) ну, да, конечно, сеткой, правда, очень похожей на проволоку, а за этой сеткой-проволокой — разоренный бульвар, грязь и опустение. Связано ли всё это просто с нашим разгильдяйством или с новым протестным движением (ни пяди родной бульварной земли!) — не знаю. Но идет игра на понижение, на упрощение. В советские времена парадные подъезды досками забивали и через черные входы пропускали людей, а сегодня бульвары закрывают.
А вот что — кроме веселой талантливости — показала, кстати, прогулка художников в минувшую субботу? Что наш любимый город Москва, например, совсем не приспособлен для колясочников.
Прогулка-перформанс началась во дворе Тургеневской библиотеки, и из-за того, что Сретенский бульвар на замке, пришлось художникам с их инсталляциями и иным участникам (числом 2 тысячи человек) вначале идти вдоль Сретенского бульвара по узкой пешеходной дорожке, а потом в конце следующего — Рождественского — бульвара со всем хозяйством в виде инсталляций, которые везли на тележках, упереться опять же в забор-сетку на замке. Ну тележки на колесиках худо-бедно протащили, но вот те же инвалиды-колясочники — живые люди, они хотят прогуляться по бульварам…
Сам Рождественский бульвар (пока!) не реконструируется, со стороны Сретенки открыт, но ровно в том месте, где Рождественский бульвар от Трубной площади поднимается вверх, уже лет пять, если не больше, стоит недостроенным нечто супербезобразное. Я называю его «общественным туалетом», кто-то «навозным жуком», а что это на самом деле — неизвестно. То ли это какой-то ресторан должен был быть, то ли ночной клуб. По слухам, его уже давно собирались снести, и вроде бы даже есть судебное решение. Но с местными — сретенско-рождественскими — жителями, как и с москвичами вообще, никто по этому поводу объясняться не собирается. А между тем это наглое и бездарное уродство, накрытое грязными тряпками, целиком и полностью закрывает Рождественский монастырь и вид на Петровский бульвар. Кому, по документам, принадлежит сей ужас, ужас, ужас — страшная тайна, но есть вопрос к «Москомнаследию»: почему до сих пор он не снесен, если и правда давно принято решение о сносе?
И еще дико раздражает сама по себе дешевизна сегодняшнего политического приема. Получается, это заведение никак не портит облик старой Москвы, а гражданские активисты на Чистых прудах — портили, да? По Чистым прудам суд в один день принял решение, а по этому туалетно-навозному жуку уже много лет никто не силах ничего предпринять?!.
Возвращаясь к прогулке художников: больше всего мне понравились работы учеников московской школы № 109, особенно «Белый танк». Директор школы Евгений Александрович Ямбург вместе с ребятами переносил этот огромный, картонный белый танк через все бульварные ограждения.
В этом танке было столько радости, и легкости, и самоиронии, и детской отваги, что сразу захотелось прогнать все внутренние тревоги, опасения, сомнения и держаться именно за эту, людячую, как говорят в моем родном Темрюке, интонацию. Всё лучше, чем просто «Долой! Долой!» кричать.
А вечером в «Политеатре» был дивный «Поэтический музей». И, как неделей раньше на спектакле «Вера Павлова. Стихи о любви», — полный зал. Много молодежи, даже детей. Вели вечер Эдуард Бояков и Ирина Михайловская. Бояков начал с «Нобелевской лекции» Бродского. Зал слушал внимательно и напряженно. А потом актеры и поэты читали любимые стихи любимых поэтов (Пастернак, Маяковский, Ахматова, Бродский) и совсем немного свои.
Оксана Мысина пришла после прогулки художников с белой ленточкой и очень страстно прочитала Николая Эрдмана; Анна Банщикова очень нежно — стихотворение Блока «О подвигах, о доблести, о славе», которое она любит со второго класса… Всеволод Емелин выступил со своими «Болотными стихами», а Дмитрий Воденников обратился к гениальной, по его словам, поэзии недавно умершей Елены Шварц.
Все стихи были сложные. Но, оказывается, и сложность может держать аудиторию, и совсем не надо ее бояться.
Мераб Мамардашвили говорил: «Культура — это умение практиковать сложность». Здесь каждое слово ударное. Умение! Не намерение, порыв или желание, а искусство, профессиональный навык. Практиковать! Иными словами: вводить в реальность, в повседневность, в будничную жизнь. И — именно сложность, а не упрощенность и игра на понижение.
Бояков перед началом вечера сказал, что сейчас зазвучит русский язык в его идеальном варианте. И это тоже была правильная нота: идеал как норма. Евгений Бунимович читал стихи своих ушедших друзей — Нины Искренко и Алексея Парщикова. Потом признался мне: колебался, что именно выбрать, и выбрал — самое сложное. Впрочем, добавил: у этих авторов не сложного нету.
Знаете, у нового протестного движения много разных лиц. И в этой разности и многоликости — его сила. Я хожу на все митинги, шествия и акции. Но одной политической митинговости, на мой взгляд, уже мало. А вот в «Политеатре» поэтическая речь зазвучала сегодня, как мне кажется, не только сама по себе, но и, в частности, как ответ Керзону! То есть: в ответ на сознательно приблатненный сленг начальника страны.
Стилистические разногласия с властью продолжаются. И теперь многое зависит именно от тех, кто способен на творческое поведение.
