Когда мы беседовали с Псоем Короленко, он сказал, что если рассказывать о происходящем на Груше, то получится очень много и долго. На самом деле так и есть. И еще он рассказывал много интересных вещей, но о них в другой раз.
Первое впечатление
Говорят, что психически нездоровые люди оценивают события и людей, исходя из своего первого впечатления, хотя существует еще одно точка зрения – первое впечатление ошибочно. Может быть. Я первый раз попала на Грушинский фестиваль и вопреки рассказам о том, что здесь много пьют, воруют и вообще ведут себя крайне непотребно, не увидела ничего подобного. Конечно, были тут нетрезвые люди вида пугающего. Например, мужчина с заплывшим синяком под глазом, рваной темно-синей рубахе и ржавым железным тазом. Подошел к нашей компании (мы ждали в отдалении, когда начнется выступление Ромы ВПР), представился воспитанником детского дома «Ласточка», ударил себя тазом по голове, встал на четвереньки и, шевеля пальцами ног, исполнил номер, который назвал «Жук-скарабей». Без агрессии. Просто хотел поделиться своими творчеством. А фестиваль к этому очень располагает. Помимо сцен официальных были и спонтанно возникавшие, как сцены, так и музыкальные команды, в лесу, на поле, на берегу Волги. Прилюдных импровизаций было множество, и собирали они разную аудиторию. И если не знать про бардов, что они являлись изначально единственными обитателями и исполнителями на фестивале, можно их даже не заметить. Это к слову о том, что бардовские песни как жанр постепенно исчезают, растворяются в многообразном музыкальном пространстве. Но старожилы считают по-другому.
Вадим Егоров (председатель жюри фестиваля):
-Здесь раньше всегда была традиционная авторская песня. Я могу судить об этом фестивале, потому что видел его в разных качествах, только не участвовал как конкурсант. Я наблюдал, как Грушинский вырастал. Изначально это был фестиваль бардовской песни, теперь в него «подтекают» какие-то новые песенные силы и формы. Сначала это воспринималось не очень радостно (в том числе и нами, людьми, которые начали писать в 60-е), нам казалось, что это нарушает чистоту жанра. Слово «консерватизм» не с потолка взято. У любого человека, которому перевалило за 40, начинается консервация вкусов, и все, что выбивается за эту «консерву», кажется инородным. Но мы смогли в себе это перерасти и стали получать огромное удовольствие от «новья», которое стало возникать на фестивале. Особенно он изменился после этого печального, на мой взгляд, водораздела. Я до сих пор очень огорчен, что фестивалей два. Но, видимо, это было необходимо. Не знаю, смог бы фестиваль так расшириться по амплитуде форм, вкусов, абсолютной непохожести авторов, сохранись он единым. Вот, например, вышел на одну из сцен парень в шапочке с черными кудрями. Явно не наш человек, судя по внешнему виду, из другой тусовки, и начал с каких-то роковых своих дел. Я собрался пойти чайку попить, потому что не любитель рока, но он запел такую замечательную песню, которой эти рок-формы не только не мешали, а абсолютно способствовали и раскрывали.
Поэтому эти разные фрукты, которые здесь слышны (не все, конечно, бывают с червоточинкой, бывают залежалые), в целом интересны.
Я прошел путь от мысли, что жанр бардовской песни вечен, потом перескочил на другую крайность, что через 10-15 лет он прекратит свое существование, как любой живой организм, он умирает. Сейчас я думаю, что он не мимикрирует под другие поджанры, а сумеет в себе сохранить те константы, которые его отличают от других: поэтику, философичность и художественность взгляда на жизнь через песню и интимность той интонации, с которой пишутся подобные песни. Я чувствую, что возникающие островки нетипичных для жанра вещей не мешают, а, возможно, даже ведут к взаимообогащению групп. Мы живем в другую эпоху, почему бы сегодняшней бардовской песне не жить с другими ритмами, другими инструментами?
Ритм
у каждого фестиваля свой, который объединяет, создает настроение. Обычно, это ритм музыкальный, и он создает коммуникацию между совершенно разными людьми. Например, когда на одной из сцен выступал Рома ВПР, исполняя солнечное регги, из темноты появилась захмелевшая женщина, со спины похожая на мужчину, и начала подыгрывать музыкантам, отбивая ритм на корпусе своей гитары. Или, например, ребята с барабанами, которые расположились прямо посреди поля и начали импровизировать, тут же, на ходу придумав название группе «Блуждающие бурундуки». Звуки африканских и индийский барабанов вкупе с диджериду, беримбау и варганом привлекали разную публику. Все новое и неизвестное интересно.
И здесь немногие люди оценивали мастерство музыкантов, а музыка была скорее предлогом к общению, объединению. И это парадокс, ведь фестивалей два. Грушинский не клетка, и его деление вряд ли приведет к рождению нового организма, скорее к разрушению старого. И это очень печально на фоне тех традиций, которые формируются на поляне, ведь на Грушинский многие ездят уже не первый год, ставят лагеря на одном и том же месте десятилетиями. А есть и другое поколение – «грушинских детей», которые приезжают на фестиваль, потому что в детстве ездили сюда с родителями.
В первый день состоялся интересный разговор с девушкой из Санкт-Петербурга, которая рассказывала, как приезжала сюда с родителями, она делилась впечатлениями, охотно давала интервью, периодически поглаживая по хребту своего спутника, который скромно извергал из себя выпитый за день алкоголь и пищу. Из нашего разговора стало понятно, что приезжает она сюда не из-за музыки, ей гораздо более интересно общение. И оно может происходить здесь в совершенно свободном формате, можно запросто подойти к музыкантам или зайти в любой лагерь, и там и накормят, и напоят, и песню споют. На фестивале время как будто течет по-другому, здесь природные ритмы, которые отличаются от городских, есть возможность смотреть по сторонам.
Вокруг красной четырехметровой табуретки
кипела жизнь. Помимо общей информации, расписаний и карты рядом проводились интересные мастер-классы, которые тоже объединяли. По леву сторону – йога, игра на гуслях и другие мероприятия, которые способствовали духовному обогащению, справа лекторий, в котором можно было найти пищу для ума. А посередине – красная табуретка, на которой по ночам появлялась фаллического вида лампа, как маяк направлявшая и указывавшая путь гостям фестиваля.
Это сооружение возникло посреди поля не само собой. Его строили, и построили на совесть. Краш-тест был проведен случайно водителем автобуса, который врезался в одну из ножек красного табурета ночью. При этом на табуретке находилось трое человек. И двое даже не проснулись, хотя она ходила ходуном. Никто не пострадал. Могу заверить, потому что была единственным человеком, которого разбудил удар от столкновения. Может быть, конечно, нас спас знак «Ом», который ребята из «духовного» лагеря изобразили на одной из ножек.
Другой Мир
был на ярмарке. Там цивилизация взяла верх. Множество кафешек с шашлыком и совсем не фестивальной музыкой расположились у входа на поляну и напоминали о том, что город совсем близко, буквально за кустами. Эта локация очень напоминала самарскую набережную год назад, когда шатров было больше, чем посетителей. Но, несмотря на близость гор, Волги, музыкальных сцен с разнообразной музыкой и других мероприятий, которых больше нигде не было и не будет, здесь жизнь кипела не меньше. И кипела она в дешевом масле, на котором жарились шашлыки и мясо для шавермы. Оно привлекательно лоснилось на солнце, и можно было без опаски заказать пару шампуров и разливного пива со дна, ведь тут же рядом – аптека. При этом приходившие с поляны люди высказывали мнение о том, что это перебор, но с аппетитом налегали на местную шаверму и гамбургеры. От шатров рябило в глазах, и казалось, что я нахожусь в Самаре, а фестиваль мне то ли привиделся, то ли приснился, настолько это место передавало настроение самых отвязных городских забегаловок. Но была среди них и странная, также выбивающаяся из моего представления о фестивалях кофейня, где подавали хороший зерновой кофе. И были тут люди, которые до самого фестиваля так и не добрались. Что не удивительно. Спектр услуг на ярмарке был довольно широкий. Даже сцена была, но я ни разу не видела, чтобы на ней кто-то играл. Ночью рынок превращался в странное место, где можно было купить водку, но вот хлеб в кафе наотрез отказывались продавать.
Когда фестиваль закончился, растворились и кафешки. И вообще все как-то растворилось. Исчезли лагеря, пиво и wi-fi. Музыка тоже перестала звучать. Только мешки мусора тут и там напоминали, что здесь еще недавно были люди. Кстати, они там и сейчас есть, но это уже другие ритмы.
